Воспоминания… Воспоминания… Как быстро летит время! В 1989 году никто из наших воспитателей и преподавателей уже не рискнул посетить ресторан, где мы собрались. Кому-то уже было под семьдесят, кто-то разменял и восьмой десяток, и осталось их - горсть. Очень многие, включая нашего легендарного генерала Сиязова, уже ушли из жизни. Под топор хрущевских реформ училище попало в 1964 году и было закрыто вместе с исчезновением с политической сцены и самого инициатора. С 1948 по 1964 годы - шестнадцать выпусков, тысяча выпускников! Где, по каким путям-перепутьям растаяли, растворились их судьбы?

Смотрю на Веру Ивановну Клок, капитана в отставке, преподавателя английского языка, нашу Верочку, в которую поголовно была влюблена добрая половина старшеклассников. Тоненькая, изящная, с аристократическими чертами лица, всегда элегантная, благожелательная и ироничная, она служила для нас своеобразным эталоном женственности. Сейчас стоит, тихо улыбается, наверное, стесняется своего возраста и сопутствующим ему болячек. А пожилая, умудренная житейским опытом невозмутимая майор Мария Ивановна Титова, литературный кладезь русской словесности? Увы, она еще до встречи ушла от нас навсегда.

Как-то, будучи руководителем социологической службы Таганрогского металлургического завода, перелистывал я страницы журнала "Вопросы социологии" и вдруг наткнулся на статью доктора психологических наук Юрия Александровича Шерковина. Ба, да это же наш молоденький лейтенант, другой преподаватель английского языка, возмущенный моей затянувшейся ленью, а потому и вынужденный поставить вместо "пятерки" "четверку" в мой аттестат зрелости! Вспоминаю сцены из спектакля "Война и мир" по Льву Толстому, где он с блеском сыграл генерала Багратиона, а его ключевая реплика "Арсентьев, не спите!" стала затем расхожей в нашей повседневной жизни.

Еще раньше в конце семидесятых годов работал я лектором горкома партии и в силу своих обязанностей курировал многочисленные секции популярного в то время общества "Знание". Так вот, в одной из них, специализирующейся в области патриотического воспитания трудящихся, самым рьяным пропагандистом был не кто иной, как капитан в отставке, бывший преподаватель русского языка и литературы Новочеркасского суворовского военного училища Тимофей Петрович Неговей, на склоне лет оказавшийся в Таганроге.

В ресторане мы образовали что-то вроде застольного братства бывших суворовцев. Васильченков и Михайлов были в офицерской форме, а это гарантировало администрации проведение торжества в достойных рамках. С другой стороны - подогревало интерес публики, особенно одиноких дам преимущественно бальзаковского возраста, к солидной компании, состоящей из одних мужиков. Тосты, воспоминания, танцы - все как обычно. Необычно стало, когда Александр Чайковский сел за рояль и среди популярных мелодий вдруг раздались звуки "Суворовской лирической", написанной в стенах училища Юрием Бирюковым. Это впоследствии полковник Юрий Евгеньевич Бирюков, военный дирижер и композитор, снискал известность сочинением маршей и песен, стал одним из известнейших собирателей произведений данного жанра в нашей стране. Несколько лет он вел передачу на государственном телевидении "Песня - далекая и близкая" и мы гордились тем, что являлись свидетелями рождения пусть не полководческого, а хотя бы музыкального таланта.

Несмотря на суровое военное будущее, к которому готовили воспитанников, в училище царила удивительная атмосфера поиска или, на худой конец, раскрытия творческих возможностей детей в различных сферах нашего народного искусства. Великолепен был кружок бальных танцев. Под звуки училищного духового оркестра, состоявшего из профессионалов - сержантов и старшин сверхсрочной службы - на сверкающем паркете огромного зала суворовцы и ученицы новочеркасских школ демонстрировали неувядаемую хореографическую классику.

Была и другая, несколько затемненная сторона наших танцевальных подвигов, которую мы деликатно скрывали от всевидящего ока начальства. Танго, фокстрот, линда - какие чудные мелодии! Какие виртуозные па можно было выписывать в тесном кругу единоверцев, несмотря на казенное клеймо "буржуазных отрыжек", навешанных на нашу драгоценную социалистическую действительность!

Вспоминаю организатора и бессменного руководителя нашего полулегального кружка - невероятно коммуникабельного, симпатичного, голубоглазого блондина по фамилии Гусев. Он был выпускником 1953 года, затем стал курсантом Московского общевойскового командного училища имени Верховного Совета РСФСР. И никто иной, как Гусев ворвался в помещение Чернывшевских казарм, где мы квартировали в Москве, готовясь к первомайскому параду 1954 года. После возгласов, объятий и поцелуев бывший кадет заставил одного из нас, подходящего по росту и комплекции, сбросить суворовскую форму и тут же облачился в нее.

Мы с любопытством и тайным ужасом рассматривали, в свою очередь, гусевскую защитную экипировку, особенно его пудовые яловые сапоги. Оказывается, для более четкого и мощного шага по брусчатке Красной площади на подошвы сапог курсантам набивали тяжелые металлические пластины. Колонна, в которой на очередной репетиции, наш выпускник чеканил шаг, находилась недалеко от казарм, и тот упросил начальство на часок проведать своих дорогих друзей.
С каким упоением наш бывший боевой руководитель перетанцевал под радиолу весь репертуар, который мы притащили с собой! Потом почти со слезами расстался с суворовской формой, обнял нас на прощание и сказал, чтобы мы берегли то братство, в котором сегодня обретаем - лучшего, поверьте, не будет. Вещие, пророческие слова, я их запомнил навсегда.
Что же касается музыки, то это было самое настоящее половодье. В училище были два рояля: один - в киноконцертном зале, другой - танцевальном. Фортепьяно - не менее десяти штук, разбросанных по учебным и спальным корпусам. Один экземпляр находился в небольшой комнате административного корпуса рядом с залом офицерских собраний.

Опытные музыкальные педагоги отбирали талантливых и перспективных при каждом новом наборе из числа десяти - одиннадцатилетних мальчишек. В числе избранных обучаться игре на пианино оказался и я. Когда дело дошло до сольфеджио, многие, разумеется, в том числе и Ваш покорный слуга, тихо "слиняли". Самые стойкие и настырные к выпуску играли почти профессионально, а Виктор Копытин рассыпался бисером на аккордеоне не хуже, чем впоследствии знаменитый Валерий Ковтун - "золотой аккордеон страны".

На концертах прилично звучал училищный хор во главе с периодически исчезающими по причине мутации голоса солистами. Одного из них, младшекурсника Попова с красивым девичьим лицом, но уже в очках - я запомнил. Запомнил потому, что через много лет практически таким же по тембру голосом, завоевывал себе певческую славу легендарный Сережа Парамонов.
Пользовался успехом и оркестр народных инструментов: мандолины, домры, балалайки. Из-за огромного барабана едва выглядывал Витька Сидельников - квадратный, кряжистый и самый низкорослый в роте. Местные остряки советовали отобрать у него колотушку, сунуть в руки кастаньеты или медные тарелки, а по барабану пусть бьет оставшейся в наличии деталью, звук от этого ничуть не уменьшится… Да, злые языки страшнее пистолета, но и истину никуда не денешь.
У Сидельникова был еще один талант - он блестяще владел редким в те времена музыкальным жанром - художественным свистом. Мог забраться до "соль" третьей октавы, подвластной только уникальному колоратурному сопрано, например, Алле Саленковой или самой Гуар Гаспарян. Слух у него был, конечно, безупречный, но для концертной деятельности не годился с точки зрения эстетики. Седло закладывал в рот два мизинца, а без них виртуозные рулады могли напоминать разве что гусиное шипение. Для нас он соглашался свистеть сколько угодно, но что делать со сценой, особенно когда в зале сидели уважаемые гости?

И вот тогда бессменному училищному импрессарио и цензору музыкальных номеров, старшему инструктору политодела майору Девяткову кто-то подбросил гениальную идею: на краю сцены, в кресле с аккордеоном в руках, у самого занавеса посадить Витьку Копытина, а внутри этого занавеса поставить Витьку Сидельникова. Давали "Танго соловья", скопированного из грампластинки в исполнении популярного мастера художественного свиста Таисии Савва.

Копыто растянул меха инструмента, полились чарующие звуки, затем раздался свист. Гости вначале подумали, что свистит сам аккордеонист. Но тот, стиснув зубы и играя желваками, продолжать усердно перебирать клавишами. Под конец номера заинтригованная публика стала подозревать - не сама ли Таисия Савва стоит за портьерой и тешит слух неизбалованной аудитории своим искусством? Но вот Копыто с последним аккордом поднимается с кресла, затем на свет божий, шевельнув занавесом, боком выползает красный как рак от волнения Седло - оба кланяются в разные стороны. Несмотря на бурную продолжительную овацию всех присутствующих, номер тихо и незаметно изъяли из концертной программы.

Громче всех по поводу новоявленного дуэта бушевал заместитель начальника училища по политической части полковник Сотников. Еще раньше на Девяткова у него вырос огромный зуб по причине чудовищного ляпа последнего в области полового воспитания будущих защитников Родины. Дело в том, что однажды старший инструктор пригласил на беседу со старшеклассниками какого-то молодого кандидата психологических наук. Намерение было благим - в рамках доверительного разговора осветить и направить в необходимое русло с точки зрения морального кодекса строителя коммунизма те проблемы, которые все чаще волновали молодежь, в том числе и одетую в военную форму.

Кандидат наук оказался мужичком хватким. То ли упиваясь первым научным званием, то ли увидев перед собой однородный мужской материал, он ловко сыграл роль попа Гапона, спровоцировав незрелую аудиторию на весьма смелые откровения. Сидящий в одиночестве за столом президиума Девятков, то бледнея, то багровея, под конец затеянной им самим доверительной дискуссии уже перестал сортировать вопросы и впал в полную прострацию. Кандидат же, как опытный крупье в казино, подгреб ворох записок под себя и продолжал заливаться соловьем.

Самое интересное заключалось в том, что наиболее скабрезные вопросы задавали не те счастливчики, вкусившие уже женского тела (их в наше время были единицы), а те, кто находился в состоянии нетерпения от предстоящего волнующего события.

После окончания подзатянувшейся встречи разгоряченный психолог, словно жокей, восседавший на крупе лошади, выигравшей скачку, брякнул в кулуарах, что потрясен неслыханной осведомленностью юной аудитории в вопросах интимных отношений. Крутившаяся рядом "шестерка" тут же стукнула об этом Сотникову. В силу чиновничьей трусости Девятков не уничтожил записки, а спрятал их в карман мундира так на всякий случай. Ознакомившись же с перлами своих подопечных, полковник чуть не упал в обморок. Хорошо, что прокол пока не вышел за порог училища… Ну, а если кто стукнет в Белокаменную?!

Придя в себя, замполит долго и с наслаждением размазывал придурковатого политработника по стене. Затем упорно вынашивал идею понизить его в должности со старшего инструктора до просто инструктора. Как всегда, замыслу помешал наш мудрый, дальновидный генерал.

В преддверии ежегодных парадов 1 мая и 7 ноября, проводимых в Ростове-на-Дону на Театральной площади, всегда были наготове отделение фанфаристов и взвод барабанщиков. Участие в военных парадах в областном центре для суворовцев-новочеркассцев было уже делом рутинным. Вначале шел отбор по физическим данным, военной выправке, строевой подготовке, успехам в учебе и дисциплине. Потом шли непосредственные репетиции в Новочеркасске на Соборной площади между храмом и памятником Ермаку. Когда уставал духовой оркестр, эстафету подхватывал взвод барабанщиков. Но и в том, и в другом случаях перед военным дирижером на специальной подставке бесстрастно отстукивал ритм метроном. Потому и выучка суворовцев была всегда высочайшей.

Парад заканчивался в первой половине дня, колонна строем следовала по главной улице имени Энгельса - сегодня Большой Садовой - до железнодорожного вокзала и возвращалась в Новочеркасск. Те участники парада, чьи семьи проживали в ближайших городах - Таганроге, Батайске, Шахтах - получали возможность продлить праздник в кругу семьи на пару суток. Это тоже было счастливым временем.

Для меня и большинства моих друзей, пожалуй, самым радостным был первомайский праздник 1954 года в Москве. Его нужно было заслужить среди шестнадцати суворовских военных училищ Советского Союза, заняв первое место по учебе, физической и военной подготовке. И мы этого добились!

В Москву нас привезли за полмесяца до парада. Чтобы не отстать от учебной программы, нагрузку постепенно увеличивали, особенно для выпускников, начиная с зимних каникул. Занятия проводились по интенсивной методике, а в оставшиеся свободными от учебы две недели, главным было не ударить в грязь лицом на Красной площади перед всем миром. Нас и так прилично кормили, а здесь, с увеличением физической нагрузки, каждый день добавляли шоколад, какао, различные кренделя, мясные блюда.

За пару дней до парада готовность батальонов, в том числе и суворовского, проверял генерал армии Петров. Он дал высокую оценку строевой выучке новочеркассцев и мы сполна затем оправдали его ожидания. Помимо походов в Кремль или московские театры, вечерами "прошвыривались" по знаменитым столичным улицам, в том числе улице Горького, нынешней Тверской. При организации пусть временной, но однородной мужской популяции рядом с нами стала вертеться стайка молоденьких московских девиц. Одна из них, ярко накрашенная брюнетка по имени Галина, раскованная, смешливая, немного снисходительная к лапотной провинции, добровольно взвалив на изящные девичьи плечи груз гида, подробно знакомила нас с внешним фасадом из жизни богемной молодежи.

Больше всего память фиксирует контрасты. Днем повели, например в мавзолей, где лежали двое сумевших, изменить политический климат двадцатого века - Ленин и Сталин. Кто обвинит нас, шестнадцатилетних, искренне поверивших в те нравственные ценности, тот светлый путь, который был нам безоговорочно уготован?

А вечером на центральной улице Москвы Галина показывала нам злачные места, подобострастно любовалась каким-то надутым, самодовольным, увенчанным набриолиненным коком Леоном, упакованным в смокинг. Тут же сновали подозрительные барышни в откровенных нарядах, абсолютно безразличные к подросткам в погонах - не тот контингент. Как странно - такая домашняя, такая умиротворенная Москва со знакомыми по вечерним радиопередачам гудками редких автомобилей… и эти юные аборигены, как тревожная предтеча будущих кардинальных перемен в стране.
 

Однажды после распределения очередных билетов в театры посредством банальной жеребьевки ко мне тихо, с виноватой улыбкой подплывает Копыто. Оказывается, он всерьез нацелился на мой кровный в Московский театр оперетты. Я просто любил оперетту, а Копыто ее боготворил. К тому же в спектакле дебютировала пусть восходящая, но пока никому неизвестная звезда Татьяна Шмыга, не более того. А вот в "Грозе" театра имени Маяковского заняты действительно знаменитые актеры Лев Свердлин, Евгений Самойлов и даже сам главреж Николай Охлопков. Островский - это же бессмертная классика!

Насчет Охлопкова Копыто загнул, да и место оказалось плевым - приставное кресло. Но мой оппонент стал горячо доказывать, сколь удобно и элегантно можно крутиться на заднице в нем, не ограничивая себя какими-то заурядными подлокотниками. Или небрежно забросить нога за ногу, можно левую на правую, можно и наоборот. Да и прохладного воздуха гораздо больше, чем внутри рядов.

Короче говоря, двинул я на "Грозу". И до сих пор не жалею об этом. Ну а то, что чувствовал себя на приставном кресле примерно так, как в коридоре купейного вагона, сидя на обитой кожей дощечке, так об этом можно и не вспоминать. Главное то, что происходило на сцене, а не в партере театра.

Татьяну Шмыгу я все же узрел и послушал тридцать лет спустя, в 1984 году, будучи в очередной командировке в Москве. И впечатление она оставила не хуже, чем когда-то очаровала юного аккордеониста.

А потом был феерический праздник Московского Первомая! Я шел в предпоследнем ряду батальона рядом с правофланговым. Им, беднягам, не повезло больше всего, их задача - глаза в затылок впереди идущего, ни на миллиметр, не приближаясь, или удаляясь от него. Задача остальных - ни на миллиметр не высовывать надраенный ботинок далее той невидимой линии, которая и связывает весь батальон в идеальный квадрат.

В голове колонны - знаменосец с двумя ассистентами, затем - равносторонний треугольник из офицеров с шашками наголо. Вот они взметнули их вверх, затем резко опустили вниз. И весь батальон, кроме правофланговых, в доли секунды поворачивает головы направо - на трибуну Мавзолея. Тело, словно запрограммированный механический автомат, а глаза фотографируют все то, что происходит на трибуне. Суровые лица маршалов теплеют - ведь идут их дети или внуки - суворовцы и нахимовцы. Хрущев что-то тихо шепчет Маленкову, оба приветственно машут нам рукой. Многие гости, в том числе и иностранные, аплодируют, улыбаются, обмениваются впечатлениями.

Наконец, тысячетрубный оркестр разворачивается за нами, четким шагом завершая парад. Звуки бравурного марша уже нетерпеливо поджимают могучие раскаты бронетехники, идущей вслед за батальонами.

Оставшееся время я провел в кругу семьи Саши Чайковского, куда был приглашен. Добрые интеллигентные мать и дочь, скромная обстановка двухкомнатной квартиры. Побродили по праздничной Москве с моим другом и его младшей сестрой - худенькой синеглазой девочкой - подростком. А поздно вечером новочеркасский парадный батальон пассажирским поездом отбыл к себе домой.

Далее