Вторая встреча произошла через двадцать один год. За пять лет до нее скончался наш незабвенный Борис Васильевич Изюмский, но идею слета горячо подхватил Толя Ткачев из нашего взвода, подполковник запаса, казалось бы, скромный, молчаливый человек. Проявив незаурядную прыть, он запустил почтовую эстафету по адресам бывших суворовцев, в которой каждый в краткой, как правило, игривой форме описывал свое житье-бытье. Из нашего третьего взвода откликнулось человек двадцать, но на встречу приехали не все.

Передо мной лежат сейчас две фотографии: на одной нам по семнадцать лет, на другой - по пятьдесят два. Перемены во внешнем облике, понятно, разительные. Помню, в средине восьмидесятых ко мне заглянул майор запаса, преподаватель одного из калужских вузов, мой лучший друг по суворовскому братству Саша Чайковский, находясь в командировке в Таганроге. Минуту я стоял и позорно, нечленораздельно мычал, пытаясь угадать, кто ко мне пожаловал. Угадал только с откровенной подсказки дорогого гостя.


Другие внешне изменились не так фатально. В конце шестидесятых, когда я закончил читать лекцию в планетарии и отвечал на вопросы последнего дотошного слушателя, заметил какого-то молодого мужчину, сидевшего в сторонке в модном заграничном костюме, да еще нахально улыбавшегося. Только когда вплотную подошел к нему, с изумлением узнал того же Анатолия Ткачева, служившего в Германии и часто навещавшего свою мать, проживавшую в станице Тацинской Ростовской области. Сам же Анатолий впоследствии обосновался в украинском Донецке. В другой раз, будучи уже военным пенсионером, он не поленился отыскать меня на городском пляже, где я загорал на берегу Азовского моря с женой, дочерью и сыном. Мы время от времени переписывались с ним, пока в декабре 2002 года он не замолчал.

Юрий Михайленко	Эдуард Капитонов	Александр Чайковский	Анатолий Ткачёв

На слет прибыли полковники Василий Васильченков, Юрий Михайленко, Геннадий Шубин, подполковники Эдуард Капитонов, Владислав Кравченко, Анатолий Ткачев, майоры Александр Чайковский и Леонид Статкевич. В действующей армии оставался один Вася Васильченков, кандидат военных наук, впоследствии защитивший докторскую диссертацию и написавший массу военных учебников, всевозможных пособий по эксплуатации боевых танков и бронетехники. Из других взводов приехали только подполковники Борис Мухин и Александр Михайлов.

Владислав Кравченко	Геннадий Шубин	Алексей Арнаутов

Смотрю на лысого, с небольшой "а ля вождь мирового пролетариата" бородкой Борю Мухина, вспоминаю уморительный эпизод с его участием. Перед летним отпуском старшеклассников вывозили в лагеря, где мы совершенствовались в боевой и физической подготовке, часто ходили в походы или по туристическим маршрутам. Личный состав, все службы располагались в палаточном городке, специально построенном на берегу Дона недалеко от хутора Калинина. Кормили, как всегда, прилично с уклоном на фруктово-овощной рацион.

Однажды в качестве третьего блюда на обед подали не арбузы, дыни или виноград, а компот из свежих фруктов. В тот памятный день Мухин смеялся и шутил больше всех. Продолжал растягивать рот в улыбке и тогда, когда поднес к губам кружку с компотом. Начал пить, затем как-то нелепо замер и вдруг, вытаращив глаза, заорал благим матом. Перепуганные воспитанники повскакивали со своих мест. Перед их взором верхняя губа нашего героя стала чудовищно раздуваться, словно резиновая груша. Оказывается, сидящая на ребре кружки оса свершила свой предсмертный подвиг, вонзившись в ничего не подозревавшего едока.

Вся столовая зашлась смехом и ползала на карачках, пока губа несчастного не дотянулась уже до подбородка. На шум прибежал дежурный по лагерю офицер и сразу потащил Мухина в медпункт. Там перепуганный насмерть Клячкин дрожащими руками сделал какой-то укол. После этого не придумал ничего лучшего, как перебинтовать губу, подвесив ее крест-накрест марлевыми веревками на затылке новоявленного мученика. Рота угомонилась только тогда, когда бледный военфельдшер разъяснил, что если бы оса или пчела ужалила бы его в нёбо или язык, Мухин лежал бы уже бездыханным, скончавшись от удушья. Так мы получили первую информацию, что такое аллергическая реакция на укус насекомого.

Самое загадочное заключалось в том, что тридцать пять лет спустя наш доблестный подполковник напрочь забыл этот случай и, похоже, стал подозревать меня в дружеском розыгрыше.

Вообще память на событие из прошлой жизни, на мой взгляд, четко коррелирует с менталитетом личности, которая является свидетелем или непосредственным его участником. Пессимисты почему-то вспоминают грустное, оптимисты - веселое, юмористы - обязательно что-нибудь озорное. Взять того же Александра Михайлова, молчаливого, немного стеснительного флегматика. Ну, никак не мог он вспомнить роскошное, почти царское застолье для всей роты, где ударным блюдом стала донская благоухающая всевозможными специями сомятина. Не вспомнил, потому что не был непосредственным участником ловли виновника торжества - исполинского сома. Целую неделю весь лагерь шумел, горячо обсуждая все перипетии этой необычайной рыболовецкой удачи. Но запомнили ее, наверное только те, кто непосредственно победил в борьбе с огромной рыбиной.

Поймали мы ее ранним июльским утром на песчаной отмели, поросшей густыми водорослями. Капитан Жуков, самый молодой офицер-воспитатель, уступая нашим просьбам, прихватил на рыбалку небольшой невод. Вчетвером, попарно меняя друг друга, мы около часа таскали какую-то мелочь и тут же выбрасывали ее назад в воду. Потом невод вроде бы за что-то зацепился. Двое чуть подняли край сети, а капитан полез поглубже отцепить, как все думали, примитивное бревно или корягу.

Вдруг спортивное тело нашего воспитателя нелепо подпрыгнуло вверх, затем неведомая сила поволокла его в глубину.

- Тащите, тащите его на берег! - заорал Жуков, отчаянно барахтаясь и пытаясь сквозь сеть удержать внезапно ожившее белесое бревно в своих объятьях.

- Смыкайте невод!-

Я изо всех сил уперся в песок, вцепившись намертво в деревянные колья, и в свою очередь крикнул, чтобы остальные поспешили на помощь капитану. Мы вчетвером с огромным трудом вытащили этого динозавра на берег.

Несколько раз сом своим хвостом играючи валил рыбаков на песок. Когда несли его на широких солдатских ремнях, протянутых сквозь жабры, он еще не раз своими телодвижениями старался сбить носильщиков с курса. Длина гиганта превышала сто восемьдесят сантиметров, вес - тридцать шесть килограммов. На огромной плоской голове с чудовищными буденновскими усами виднелась рубленая рана. Наверно схлопотал, то ли от винта катера, то ли от лопасти колесных пароходов, шнырявших в ту пору по Дону. Если бы не эта рана, заставившая сома отлеживаться в зарослях на мелководье, задал бы он нам перцу по полной программе. Для меня это событие с фотографической точностью осталось как одно из самых ярких.

Жаль, что на встрече не было нашего взводного тихони Леши Арнаутова, а то бы он попытался вспомнить еще одну веселую историю. Леша рано распрощался с армейской службой, окончил институт и всю жизнь проработал на флагмане отечественного комбайностроения "Ростсельмаше", завершив карьеру заместителем начальника цеха. Проживая в Ростове-на-Дону, никогда не давал о себе знать. Наверное, от излишней скромности.

А вот в юности все же однажды решился вскочить на боевого коня и промчаться с копьем наперевес, как отчаянный бывалый рубака. Не помню, кому из нас двоих пришла в голову смелая мысль переплыть Дон, но мы кинулись ее осуществлять. Такие подвиги строжайше пресекались, особенно после того, как один незадачливый пловец едва ли не стал утопленником из-за судороги ноги. Помог плавучий бакен, за который зацепился и пробарахтался пару часов несчастный, пока его не сняли дежурные спасатели. Спасатели - громко сказано. Они назначались из числа суворовцев, имевших спортивные разряды по плаванию, во главе с офицером или тем же старшиной. Что касается материальной части, то и она оставляла желать лучшего: пара весельных лодок и один бинокль на всю команду.

План был таков: мы тихо и незаметно отправляемся с нижней границы лагеря, как можно дольше под водой пересекаем по диагонали Дон, затем, используя лесистость его левого берега, рысью возвращаемся сухопутным путем назад и также по диагонали пересекаем реку, держа курс на верхнюю границу лагеря. Этакая усеченная пирамида, где подошвой служит противоположный берег.

Волосы у напарника были русые, как раз под цвет донской воды, а мне пришлось на черные кудри напялить серый носовой платок. Что касается плавок, то их цвет под водой значения не имеет, их не только в бинокль, в телескоп не рассмотришь.

Нас засекли на средине фарватера. Две лодки, грамотно разделившись, кинулись в погоню. Одна, выйдя на край фарватера, используя сильное течение, помчалась вдоль правого берега, отсекая нам путь назад. Другая почти перпендикулярно пошла на левый берег с идеей его быстрого достижения. Дураку понятно - бегом по сухопутью можно догнать любого олимпийского чемпиона, плывущего по воде.

Чтобы выиграть время, мы в свою очередь сделали отчаянную попытку тоже пойти напрямую. Но в этом месте могучая русская река закладывала крутой вираж и на стремнине нас неудержимо потащило по течению. Чувствуя, что лодка достигнет левого берега быстрее нас, мы делаем последнюю попытку обыграть бдительных спасателей - стаскиваем в воде плавки, авось, издалека нас могут принять за подвыпивших деревенских лоботрясов.

Финал годился разве что для дешевой кинокомедии: мы, сверкая голыми задами, выбираемся на берег для предстоящего старта, а тут уже, жестикулируя руками и бранью, финишируют старшина с двумя подручными.

Лагерная гауптвахта располагалась в такой же брезентовой палатке, как и остальные. К Эдику Никитину, одиноко коротавшему срок за какой-то проступок, присоединяемся и мы с Лешей - трое суток ареста. На входе часовой с той же неизменной мосинской винтовкой. С утра - метла в руки, до обеда вальсируешь с ней по всей территории лагеря. Хорошо хоть на третьи сутки одним из часовых назначили Сашу Чайковского, с которым мы посплетничали не один час. Все же отделались сравнительно легко.

Были случаи и потяжелее. Один из спасателей нагло использовал свое служебное положение, пригласив покататься на вверенной ему технике двух приятелей и трех деревенских барышень. Так как всенародно подобный вид ухаживания, мягко скажем, не приветствовался строгим начальством, делалось это под покровом темной южной ночи. Где-то около 24 часов лодка выплыла на средину Дона и наши кавалеры, чересчур увлекшись дамами, потеряли бдительность. В это время против течения бесшумно, без сигнальных огней, очевидно с целью экономии электричества, шел какой-то замызганный буксиришка. Двумя-тремя сильными взмахами весел еще можно было отвести беду, вытолкнув лодку из-под носа тихохода. Да вот руки-то кавалеров, очевидно, были заняты делами поважнее. Когда же опасность дамокловым мечом нависла в прямом смысле слова, над макушками незадачливых ухажеров, они, схватив весла, от страха стали грести в разные стороны.

Раздался сухой треск, женский визг, лодка опрокинулась и все три пары влюбленных нырнули в прохладные волны.

- Стоп машина! - загремел в ночной тиши перепуганный рулевой, он же капитан, он же боцман своему стармеху, мотористу и палубному матросу в одном лице.

- Полный назад! -

- Помощь нужна? - тревожно загудел участливый голос капитана в жестяном раструбе. Перегнувшись через поручни, он начал всматриваться в кромешную тьму и наконец врубил свет.

- Нет, сами справимся - сдавленным хрипом ответствовал спасатель, нутром почуяв смертельную опасность при огласке почти криминального события. Нужно оставить хоть призрачный шанс сохранить его в тайне. Напрасные надежды - такой случай, словно шило из мешка, всегда вылезет наружу.

Буксир потоптался еще немного на месте и двинул вверх по своим делам. Одна девчонка и двое приятелей хоть умели плавать и в одежде самостоятельно добрались до берега. Мужественный спасатель отбуксировал вторую барышню на мелководье и тут же вернулся к торчащей вверх дном лодке. В нее вцепилась и тихо поскуливала третья дама, думая, что ее уже окончательно и бесповоротно бросили на погибель.

Если гауптвахту условно можно было назвать земным раем, а исключение из училища - адом, то промежуточное наказание вполне смахивало на чистилище. За очень серьезный проступок, который не дотягивал до изгнания, суворовцу на месяц срезали погоны. Что-то сродни гражданской казни из дореволюционной истории России. В сурово-торжественной обстановке на плацу перед строем, под барабанный бой старшина портняжными ножницами лихо состригал этот замечательный атрибут воинской принадлежности. Хорошо хоть не додумались заодно сдирать и лампасы.

Изгоя ставили в конец живого строя, к нему предъявляли более жесткие требования, он обязан был с достоинством выдержать месячный испытательный срок. Это была прекрасная наука для подростка, многие делали серьезную переоценку своему поведению. Исправлению не подавались лишь единицы, в том числе и, к сожалению, таганрожец Женя Манаенков, которого еще раньше пришлось исключить из училища.

До конца пребывания в лагере трое участников водного происшествия ходили в гимнастерках без погон, но с честью выдержали испытание, а закоперщик лодочной одиссеи для многих стал даже олицетворением мужества и отваги, беззаветно проявленных в экстремальной ситуации.

Мою далеко не безоблачную лагерную жизнь все же удалось подсластить пилюлей. Перед летним отпуском, растянутым на сорок суток до начала учебного года, нас привозили в Новочеркасск и щедро отоваривали сухим пайком. В специальный плотный мешок укладывались копченая колбаса, рыбные консервы, мясная тушенка, сыр, сливочное масло, крупа, сахар, конфеты, печенье, еще что-то чего не упомнишь, и даже, кажется, мука. Везти груз, особенно москвичам или киевлянам, было довольно накладно, но в те бедные годы каждый воспитанник хоть на время летнего отпуска ощущал себя настоящим кормильцем семьи.

За пару дней до закрытия лагеря подходит ко мне мой друг Марк Каневский и предлагает прокатиться на колесном пароходе до Ростова-на-Дону, а оттуда поездом вернуться в Новочеркасск. Оказывается, мать Марика, высокая, статная, красивая женщина, заведовала кухней и буфетом на одном из таких пассажирских лайнеров под названием, если не соврать, что-то вроде "Генерала Черняховского". Она и уговорила лагерное руководство взять с собой сына на речную прогулку с возвратом.

Тимофей Шапкин	Игорь Аксёнов	Марк Каневский

Но коптеть одному в окружении чужих людей с утра до позднего вечера, даже любуясь проплывающим мимо пейзажем, Марику страсть как не хотелось, и он стал клянчить у матери расширения квоты до трех человек. Удивительно, но обаятельной женщине разрешили под свою ответственность взять сына, меня и еще кого-то третьего. Если ты жив, Марик, да еще найдешь в себе мужество прочитать сей опус до конца, ты наверняка вспомнишь и третьего. А я вот, к сожалению, забыл.

С Мариком мы сдружились, будучи начинающими актерами, в училищном драмкружке, которым руководила одна их потухших звезд Новочеркасского театра имени Комиссаржевской. Нужно сказать, особых лавров не снискали, но иногда в отдельных мизансценах публику веселили. Потом решили расширить амплуа и ударились в литературное творчество. Носило оно, правда, несколько фривольный характер, а потом вообще приобрело жанр народной поэзии "а ля Иван Барков". Под конец мы дружно домысливали, а главное, дописывали популярную поэму на предмет похождения зверей в зоопарке. Кончилось тем, что Михаил Иванович отобрал неоконченную рукопись у одного из заинтересованных читателей, вычислил новоявленных фольклористов и устроил обоим нешуточную головомойку в преподавательской.
 

Путешествие же по Дону-батюшке оказалось отменным. Вволю налюбовавшись природой, мы отправились в носовой кубрик, где располагались столы для публики. Наша добрая фея предоставила крошечный отдельный кабинетик, где мы чинно наслаждались мороженым, фруктами, сладостями, а когда она упорхнула по своим неотложным делам, то и случайно прихваченной по такому событию бутылкой доброго грузинского вина…

Далее