Окончил факультет иностранных языков пединститута в г. Дзауджикау. Долгое время служил в военно-морском, а затем в рыболовном флоте. В морях и океанах провёл около 27 лет. В совершенстве овладел пятью языками.

Писать стихи начал с детства. Печатался с 15-ти лет. Уже в 1950-60-х годах в г. Грозном были изданы его поэмы "Мать" и "Пятигорская быль", а стихи постоянно публиковались в газетах, журналах и литературных сборниках.

В 2004 году в г. Севастополе вышел в свет  сборник «Любовь и море - жизнь моя», куда вошли стихи разных лет, но объединённые одной темой, и эта тема – любовь. Любовь к людям, любовь к морю, любовь ко всему окружающему.

В 2010 году под этим же названием вышла вторая часть сборника, куда вошла поэма "Судьба матери" (более поздняя версия поэмы "Мать") и ранее не опубликованные стихи.

Р.Ф.Болтачёв был членом Севастопольского городского литературного объединения имени А.Н.Озерова, два года руководил этим творческим союзом.

Основную часть своей жизни прожил в Севастополе. Супруга Светлана Петровна, с которой он познакомился, учась в суворовском училище, - дочь преподавателей Кавказского КСОУ майора П.И. Кротова и старшего лейтенанта Л.В.Соколовой. Воспитали сына Александра и дочь Елену, имеют внуков.

Роман ушёл из жизни 2 октября 2010 года.

Прочитать очерк о Романе Болтачёве "Любовь и море - жизнь моя!"

Уважаемые посетители! На данной веб-страничке выложены все стихи Романа Болтачёва из второй части сборника "Любовь и море - жизнь моя!" (ввиду наличия её электронной версии) и частично - из первой. Всего - 140 стихов (вместе с поэмой). Для сравнительно быстрого и удобного доступа  размещаю их на 4-х отдельных страницах с оглавлениями. Ссылки позволят Вам быстро оказаться наедине с понравившимися стихами.

Это страница стихов №1

Тишина 45 года

Дубки

На свете тех нет горемычней

В начале пути

Край мой

По Большому счёту

Белый вальс

Память

Памяти Тугана Тургаева

Судьба матери (поэма)

Стихи суворовского периода

Тишина 45 года

Как тихо вокруг! -

Шелестит река,

Нежно кроны чинар шуршат.

Как белые лебеди,

Облака

Над мирной землёй летят.

Наверно,

Доносится даже к ним,

До сказочной высоты,

Что в мире сегодня не гарь,

Не дым, -

Просто пахнут цветы.

И странно глядеть

На сегодняшний мир,

Забыв о вчерашнем быте,

Когда высота -

Ориентир,

Когда глубина -

Укрытие....

1945 год. Майкоп.

Дубки

Умолк войны суровый гром.

Пройдя дороги фронтовые,

Я снова в городе родном -

За много месяцев впервые.

Осыпан рыжею листвой,

Пропахшей сыростью тяжёлой,

Меня встречает город мой,

Измученный и невесёлый.

Здесь шла со скрежетом броня,

Вели орудья злые речи, -

И вот - руины на меня

Глядят... совсем по-человечьи.

А там, где был родимый дом,

Стоял я, боль смиряя в сердце:

Живут чужие люди в нём,

Поскольку выбыли владельцы.

Но выбыли они туда,

Где о прописке нету правил,

И к этим людям никогда

Они претензий не предъявят.

Сказал мне с горечью в глазах

Товарищ в тесном горсовете:

- Они расстреляны в Дубках.

Знакомы ли места Вам эти?

"Дубки" - по имени цветов -

Не позабудете названья?

- Ну что ж. Спасибо и за то.

Нет. Без машины. До свиданья.

Дождь непрерывно моросил.

С трудом передвигая ноги,

Я глину два часа месил

По не наезженной дороге.

И вот, когда оборвалась

Дорога, проклятая мною,

Большая насыпь поднялась

С ещё зелёною травою.

Очнувшись от своей тоски,

Почуяв запах горьковатый,

Я узнаю: цветы - дубки

Лежат на насыпи покатой,

И скромная их пестрота

Полна неизъяснимой силой,

Как кровь, что в битве пролита

Над этой скорбною могилой,

Как пламенеющий салют

Тем, кто фашизмом не запуган.

И кажется - они встают,

Плечом к плечу, держа друг друга.

В свой смертный час они врагам

Страшны как воины России.

...С дождём смешались по щекам

Слезинок угольки скупые.

Ещё мгновенье - как во сне,

Я вижу кто-то подошёл ко мне:

- К кому вы, дяденька военный?

Таких у нас как будто нет...

Я обернулся удивлённо

(А "дяденьке" - пятнадцать лет,

На нём - суворовца погоны).

Гляжу девчонка в двух шагах:

- Здесь мать моя. А ты откуда?

- Я сирота. Меня в Дубках

Чужие приютили люди.

А тут - мои отец и брат.

Я их так часто вспоминаю,

Но только, где они лежат -

Я и сама того не знаю.

Здесь митинг был вчера большой,

И все решили, чтоб героям

Построить памятник такой,

Какой никто ещё не строил...

Она ушла путём своим,

А я в душе сказал ей следом:

Нет лучше памятника им,

Чем наша светлая победа...

Осенней влагой политы,

Глядят, как будто солнца просят,

Дубки - последние цветы,

Что людям щедро дарит осень.

Но их язык понятен мне:

Ведь выразить нельзя сердечней

Мечты о счастье, о весне,

Любви и жизни бесконечной...

1945 год

* * *

На свете тех нет горемычней,

Кто с детства матери не знал

И ласки, для других привычной,

Ни от кого не принимал;

Грустит ли он или смеётся,

Его всегда легко узнать, -

На нём несчастья остаётся

Неизгладимая печать...

1946 год

В начале пути

На улице - осенний пёстрый день

И на листве платанов позолота,

И неумолчна в небе птичья звень…

…Иду, бреду… Фуражка набекрень,

Мурлыча Блока и ещё кого-то.

В редакции сказали:  - Искра есть! -
Мне возвращая бренные останки.

Что ж, наплевать. Всё можно перенесть.

И машинально отдаю я честь

Какой-то вдруг смутившейся гражданке.

1948 год, октябрь. ККСОУ.

             * * *

Край мой, край мой,

Выйду в чисто поле,

Я вдохну всей грудью воздух твой.

Ветер мчится в чисто поле,

И орел кружит над головой.

Вновь спокойны горы и равнины,

Враг хитер, но как тут не хитри -

В нужный час выходят из картины

Васнецовские богатыри.

Стихи послесуворовского периода

Белый вальс

Светлане

Солнце вставало, солнце садилось

Тысячи лет для песчинки - Земли,-

Семнадцать из них нам с тобой снилось,

Что мы друг друга нашли.

В жизни такое забудется разве,

Если сбываются лучшие сны?

... Был у суворовцев радостный праздник -

Бал по традициям старины.

Ещё в недалёком, войной опалёны,

Не помышляли они о таком:

Юные лица алей, чем погоны,

К гостям устремлялись в зале большом.

Сказочным было оркестра звучанье,

Мелодия вальса плыла и звала.

Стройная девушка, словно в тумане,

Ко мне подошла и с собой повела.

Лето сменяли осенние лужи -

Только о том сожаления нет, -

Девушка эта по-прежнему кружит

В вальсе старинном меня много лет.

Солнце вставало, солнце садилось

Тысячи лет для старушки Земли.

Может, нам это только приснилось,

Что мы когда-то друг-друга нашли?

Так отчего же в долгой разлуке,

Где океанские волны звенят,

Повсюду твои лебединые руки

В танец чудесный уводят меня?...

По большому счёту

Ещё дымился пепел Сталинграда,

И разгоралась Курская дуга,

России разъярённая громада

Всей мощью навалилась на врага.

И всё ещё не верилось планете

В тот поворот внезапный и крутой,

... А Родина подумала о детях

С сердцами, опалёнными войной.

Нас было много, очень-очень много,

И, выполняя Родины наказ,

На пепелищах, фронтовых дорогах

Поодиночке собирали нас.

И тот, кто наши лица видел первым,

Кто нёс нам свет познанья и добра,

Наверно, знал - нужны стальные нервы,

А вовсе не в солдатики игра.

Какие люди нас тогда учили! -

Им был неведом собственный покой,

Когда в стенах суворовских училищ

Они вели за нашу юность бой.

Не только ритмами фанфарных маршей

Мы мерили насыщенность минут, -

Мы были дети, но мы были старше

Ровесников на целую войну.

Рассеивались грозовые тучи,

Отчизна шла дорогою побед.

Да было ль время в нашей жизни лучше

Суворовских невозвратимых лет,

С их каждодневной яростною новью,

С дыханьем пробудившейся весны

И юношеской первою любовью

Под мирным небом матери-страны?

.. .Десятилетья отзвенели песней,

И сорок лет с того минуло дня.

Друзья мои! Вы нынче снова вместе.

Мне только жаль, что с вами нет меня.

Меня качает океан тревожный

От Родины за тридевять земель,

Но с каждым новым рейсом всё дороже

Мне юности далёкой колыбель.

И в странствии своём я с вами, братья, -

Сквозь вереницу временных помех

Я ощущаю крепкие объятья

И снова слышу ваш задорный смех.

В наш бурный век тревожащих событий

При нашей встрече мой услышьте зов,

Безвременно ушедших помяните

И обнимите наших стариков.

И в час, когда подводятся итоги,

Кем каждый был и кто он в жизни есть,

И как на трудной жизненной дороге

Берёг свою суворовскую честь,

Я с вами говорю: свою работу

Мы делали невзгодам вопреки,

Как нас учили - по Большому счёту,

С судьбою не играя в поддавки.

Покуда Солнце светит в поднебесье,

Наш путь к высокой цели устремлён.

Ещё не спета нашей жизни песня,

И в сердце - отблеск пламенных знамён.

1983 год, ноябрь.

Индийский океан - Орджоникидзе.

           Память

Прожитых лет вороша пласты,

Вижу (в который раз!)

Лес предзакатный и в нём костры -

Сорокалетний пласт.

У тихой криницы, как в полусне,

Мальчишка присел на пенёк, -

Улитка свой домик несёт на спине,

А он - вещевой мешок.

А партизаны "Землянку поют"-

Не слушать её без слёз.

...Бой продолжался десять минут

И десять жизней унёс.

Мальчишку щадили свинец и сталь, -

Иную познал он боль...

Над Симферополем Штрауса вальс

Все звуки глушил собой.

Немецкий военный оркестр звенел

У банковских строгих колонн,

А мимо людей вели на расстрел

Под труб гармоничный звон.

Вторил ему конвоиров шаг -

Был точен прикладов замах.

Ещё впереди не маячил Рейхстаг

С надписями на стенах.

В себя вобрала моя голова

Не только морскую соль, -

Стала историей для большинства

Прошлого быль и боль.

Сквозь горечь утрат и восторг побед

Минуло много лет, -

Но часто они вспоминаются мне

На грозной морской волне.

Памяти Тугана Тургаева

Он петь любил.

Был в жизнь влюблён,

Шутить любил.

И неспроста:

Расчитывал, наверно, он

Прожить на свете лет до ста.

Который шёл Тугану год?

Не знаю.

Помню, молод был.

...Прикрыв товарищей отход,

В бою он голову сложил.

Он спас меня.

А мог бежать, -

В горах - и щели,

И кусты.

На сердце руку положа,

Скажи:

- А как бы сделал ты?

Судьба матери

Поэма

I

Быть может, затем я учился грамоте,

Чтобы про это одно написать,

Про это, всегда встающее в памяти.

На улицу вышли дети и мать.

Взрывы гремели, метались жители

Четвёртые сутки без пищи и сна,

Словно не веря тому, что увидели,

Что в город вошла война.

Не объявлялись уже тревоги

И кто-то шептал малодушно:

- Конец…

Ещё я помню, как у дороги

С нами прощался отец.

От едкого дыма, от гари летучей

Солнце казалось кровавым пятном,

Незатихающий рокот тягуче

Плыл над городом ночью и днем.

Уже привычны стали бомбёжки,

Думалось:

- Это всего лишь сон.

Проснись - и увидишь цветы за окошком

И самый спокойный в Крыму сезон.

Увидишь курортников в пёстрых пижамах -

Любителей тихих октябрьских дней,

Но нервно дрожали оконные рамы,

И были суровы лица людей.

А мимо шли, уходили солдаты,

С горечью в сердце не сладив своем,

И даже отец повторял виновато:

- Не плачьте, родные,

Вернёмся! Придём!

Догадываясь,

Почему с собою

Отец нас троих не вёз,

Долго потом стояли мы трое,

Но слов не хватало, не было слёз.

Мы оставались одни в целом мире:

Мне – двенадцать,

Братишке – четыре,

А маме нужно было суметь

Нас защитить,

Накормить,

Обогреть.

…Дней череда пронесётся крылатых -

И я, вот такой же нелёгкой порой

Без добрых напутствий,

Без провожатых

Мальчишкой пойду партизанской тропой.

Но здесь я обмолвился,

Вроде «без всяких»,-

Один я не смог бы,

Меня принесли

Из «Рыхло Дивизии»

Братья – словаки,

Приговорённого к смерти спасли.

II 

Про это в книжке читать до рассвета

Привычно для нас и обыденно,

Но если было хоть раз всё это

Своими глазами увидено,

Тебе и без книжек ночью не спится, -

Кажется, видишь снова

Чёрных окон пустые глазницы

Дома тебе родного.

Ты войну представлял по-детски,

Когда где-то там, далеко,

Уютные, чистые занавески

Белели из этих окон.

Ты в стайке мальчишек не лез в атаманы

И сорванцом был в меру,

С буйной ватагой сбивал каштаны,

Побаиваясь милиционера.

Но, вот и к тебе пришло испытанье –

Знаменье двадцатого века:

Увидел ты, как на старом каштане

Повесили человека.

Со стенда у городского сада,

Что был землякам твоим дорог,

Маньяк-ефрейтор пронзительным взглядом

Глядел на притихший город…

И редкий прохожий, окинув глазом,

Вдруг отвернётся хмуро

От стенки, выплёскивавшей приказы

Фашистской комендатуры.

В них ясно и чётко чёрным по белому

Всем за всё грозили расстрелами:

- Больше трёх не собираться!

- Всем обязательна регистрация!

- Евреям, чтоб было легко различить,

Шестиконечные звёзды носить!

И, словно ангелы к нам прилетели:

«Кто грабит, будет расстрелян!»

А дальше (читайте: чем дальше в лес) –

«Кто не работает, тот не ест!»

И по-немецки, чтоб было понятно,

Логично и аккуратно:

- А кто работает, тот ест!

Под этим нахально, грубо и ярко,

Как будто это всего важней:

«Оккупационная марка

Стоит отныне 10 рублей!»

На стенах повсюду тот же вид –

Портреты (взглянуть не хотите ль?):

- Гитлер - антисемит !

- Гитлер – освободитель !

И на рукавной повязке круг,

В белом круге – чёрный паук,

На мир замахнувшись, повис, кровав,

Зловещий ефрейторский рукав.

…А  ветер с мусором заодно

Сорвал ефрейтора этого

И с воем понёс туда, к казино,

Зданию жёлтого цвета.

Понёс и швырнул в лицо рекламы,

Полураздетой дамы,

Вещавшей прохожим (куда уж деться):

- Только для немцев!

Вот и кино для «цивильных» лиц –

Милость завоевателей,

И типы глазами хищных птиц

Ловят в толпе покупателей

По нормам старинного этикета:

- Мадам, господин, купите билеты…

Такие в полицию шли карьером.

Я помню такого, который был

В госбанке раньше тихим курьером,

Пред каждым начальником лебезил,

Теперь у него кто-то был в подчинении,

И всем сообщал он (лезу, мол, вверх):

- Поздравьте меня, у меня повышение -

Я ныне обер-курьер!

Не было больше глухих, равнодушных,

Слепые раскрыли глаза.

Война распахнула людские души,

Как двери внезапно гроза,

Она налетела в неслыханном громе,

В невиданных прежде ветрах.

И стало видно, что в каждом доме

Пряталось в уголках.

III

Черною ночью тревожен сон,

Город больной в тишину погружен.

Мама! Успеешь ли?  Я – усну ль?

По улице гулко протопал патруль.

Шаги чужие. Чужая речь.

Как хочется хоть на минуту прилечь!

Тикают ходики – медленно время.

В комнату нашу вселился немец.

А в кухне нам не уснуть ни на миг.

Тлеет с шипеньем коптилка-ночник,

И к маме горячей прильнув головой,

Прерывисто дышит братишка больной.

То вскрикнет в бреду, то задремлет опять.

Над ним склонилась усталая мать.

По-разному мы помним о походах

И о друзьях, с которыми не раз

Делили поровну печали и невзгоды

И радости в Победы светлый час.

По-разному мы помним о любимых,

Которые нас ждут или не ждут.

И только лишь по матери любимой

Все люди одинаково вздохнут.

О ней не скажешь иногда словами,

О ней совсем не думаешь порой,

А вспомнив вдруг, прошепчешь тихо:

- «Мама»…

И вся она сейчас перед тобой.

…Далёкие мальчишеские годы,

Когда любая рана нипочём,

Когда вся жизнь – хорошая погода,

А если дождь, то есть родимый дом.

Когда с трудом садишься ты за книжки,

Мечтая, чтобы время шло скорей,

Чтоб убежать на улицу к мальчишкам,

Гоняющим со свистом голубей.

Подставив ветру хохолок упрямый,

Ты ищешь подвигов, ты рвёшься к облакам,

А дома ждёт и нервничает мама,

Но это будни, и они для мам.

Всё подрасти хотелось хоть немножко,

Чтоб делать необычные дела,

А мамы шли по будничным дорожкам,

Чтоб наша жизнь по-праздничному шла,

И если мир твой пёстрый нарушая,

Мать вечером звала тебя домой,

Будь на дворе ты Щорс или Чапаев -

Ты сыном был для матери родной.

…Она была всего лишь архивариус.

Работа тихая – архив перебирать.

Там горы книг давно уже состарились,

Но молодою я запомнил мать.

В спецовке синей, роста небольшого,

Она читала тайны многих лет

От переписки графа Воронцова

До сметы, что представил горсовет.

И часто были рядом с нею дети,

Внимая отголоскам давних дней,

Но сожжены архивы лихолетьем,

Уйдя в архивы памяти моей.

Дни испытаний, дни тревог и бедствий…

Не верится, что это позади.

А время мчит…

Уже не в нашем детстве

Над рощей пионерский горн гудит.

И мамы тех, что ввек не возвратятся,

Так бережно вещички их хранят,

И вот уже в суворовское братство

Вступает мой любимый младший брат.

Поэма!

Может я бы и не трогал

Тебя, печаль по матери моей,

Когда бы в душу не пришла тревога

За участь миллионов матерей.

…Черною ночью тревожен сон,

Город больной в тишину погружен.

Мама, успеешь ли?

Я – усну ль?

По улице гулко протопал патруль.

И я уснул, и братишка спит,

И немец за перегородкой храпит.

И только мать всю ночь напролёт

Над сыновьями глаз не сомкнёт.

IV

Разливаются щедро краски зари,

Солнце взошло, непривычно блестящее.

Мама! Снег! Мама, смотри!

Это же зима настоящая!

Но что это?

Что это?

Столько народа,

Стрельба.

Полицаи хватают людей!

Это ж не снег,

Это – весть о свободе -

Листовки на улицах снега белей.

Вбежала соседская девушка, словно

Ветер с праздничной улицы той.

- Радуйтесь, Александра Петровна,

Стукнули фюрера под Москвой!

И мы ликовали, стоя за окнами;

Глядя, как немцам во всю угождая,

Метались, охотясь за теми листовками,

Напуганные полицаи.

А мать, казалось, застыла, не дышит,

Лишь слёзы блестели.

К чему слова?

Листовки на стенах,

Листовки на крышах.

И в сердце гордое имя – Москва!

V

А мама сегодня и дом прибрала,

Лучшее платье надела,

И так наша мама красива была,

Что в комнате посветлело.

- Дети!

- (морщинки сошлись у глаз) –

- Знайте об этом, дети,

Сегодня особенный день у нас:

Папу сегодня встретим!

Наш постоялец ушел, наконец,

Сегодня придёт отец.

Время нас пугает то и дело,

Оглянись, а за спиной  - года!

Быстрокрылой птицей пролетело,

Что казалось с нами навсегда!

Мама!

Сколько жить могла ещё бы!

Только молча с карточки глядишь,

Как растёт внучонок крутолобый,

Сына твоего смешной малыш,

И не понимает ничего

Дочь – малышка сына твоего.

Не твои ласкают внуков руки,

Чуточку от жизни огрубев,

Но я знаю – будет день и внуки

С гордостью расскажут о тебе.

VI

Если день не уныл и не мрачен,

И на сердце нет страха оков,

Ожиданье тогда легко,

Ожиданье тогда удача.

Если в сердце боязнь потери,

Что, как туча, висит над тобой,

Даже стук отдаленной двери

Причиняет тогда боль.

Скоро восемь.

Ну да, скоро восемь -

И отца мы увидим опять.

Врут часы? У соседей спросим?

И тревоги никак не унять…

Вдруг на улице заледенелой

Кто-то чёрный мелькнул у ворот.

Мама!

Мама! Ты побледнела.

Не отец ли это идёт?

Но когда в квадратном просвете

Показался ещё один,

Зазвенело над улицей:

- Федя!

Феденька, не ходи!...

…Не ходи к замерзающим окнам, -

Этой тяжести не превозмочь.

Через тучи единственным оком

Тускло смотрит печальная ночь.

VII

Декабрь. Сорок первый.

Всё снег да снег.

Сумерки. Мороз.

Помнишь, мама?

Пришёл человек –

Страшную весть принёс.

Родимая!

Может, наперекор

Тебе, я из темноты

Подслушал нечаянно разговор,

И как зарыдала ты.

Прости меня, -

Сколько таилась дней

Тревога в милом лице,

Чтоб не дошла до твоих детей

Весть о расстрелянном отце.

Ты многое скрыла тогда от нас,

А я никогда узнать не смогу,

Когда уходила ты в первый раз

Мстить за отца врагу.

…Декабрь.

Сорок первый.

Всё снег да снег.

Сумерки – мороз крепчал.

Помнишь, мама, как тот человек

Руку твою пожал?

Так только можно руку пожать

Равному по борьбе.

Может быть, нужно было скрывать

Это тогда тебе.

VIII

Это давно уже история, -

Увядших надежд не описать:

Был десант в Керчи,

Был в Евпатории,

Был в Феодосии десант.

Над Симферополем зенитки хлопали,

Немец метался, словно в аду:

Если сейчас не уйду из Симферополя,

«Никогда из Крыма не уйду».

Набухший шар ожиданья лопался,

Всё чаще проскальзывало в речь:

- Почему не подходят севастопольцы?

- Почему вдруг умолкла Керчь?

IX

Какою тропою,

Какою дорогой

Не проходили усталые ноги,

Чёрною тень сколько раз

Смерть витала у самых глаз!

Как новобранец,

Не знавший атак,

С вражеским танком встретясь впервой,

Думает: в мире он лишь и танк,

А мир позабыл про него.

А если танк вдруг набок осел,

Как высохший стог, запылал,

Он не сразу поймёт, что это «сосед»

Гибель врагу послал.

Наверное, новобранцем таким

Ты чувствовала себя,

Когда впервые по тропам лесным

Послали пройти тебя.

Февральская ночь у костра не быстра,

Крымские спят леса.

Мужчина и женщина - у костра,

Тихие голоса:

- Была у словаков. Передают:

В дивизии полный разброд.

Словаки новых листовок ждут,-

В Долинку мой сын понесёт.

Ещё велено передать:

Противник силы подвёз,

На завтра назначен опять

В этом районе прочёс.

- Значит, во вторник. В шесть утра.

Эсэсовцев много там?

Большое спасибо. Но пора,

Александра Петровна, вам.

Костры загасив, от врага в темноте

Ушли партизаны опять.

А утром, взглянув на спящих детей,

Вздохнет с облегченьем мать.

X

Шёл этот день, необычен и светел,

Праздником на порог.

Точку у Волги на карте отметил

День этот красный флажок.

Кого-то бесила бессильная ярость,

Кого-то бросало в дрожь.

Был этот день необычно ярок

И сказочно хорош.

Пусть улицу можно иначе назвать,

Улица ведь своя,

По ней хозяйкой идёт опять

Женщина – мать моя.

Всюду преграды.

За каждым углом

Щупает глаз остро́:

Корзинка в руке, а в ней под бельем

Сводки информбюро.

И каждый листок в её руках –

Лучший из пропусков.

И открывалась дверь нараспах

Самых угрюмых домов.

И даже на улице веселей,

Улица ведь своя,

Вестницей счастья идет по ней

Женщина – мать моя.

XI 

Солнце брело за тяжелыми тучами.

Позднее лето над крымской землёй.

Тяжёлым предчувствием измученная,

Мать спешила домой.

И вдруг навстречу сосед-старик,

Шепот, не шепот – крик!

- Куда вы? Стойте! Домой не ходите!

Немцы ждут вас!

Избили детей!

Остановитесь! Куда? Погодите!

- Мамочка, мама!

Мы бросились к ней.

- Не уводите её!

Не надо!

…Нас отшвырнули тяжёлым прикладом.

Франтишек Страк не смог нам помочь -

Он охранял нас с братишкой всю ночь,

Его увезли под конвоем куда-то,

Словацкого парня, лихого солдата.

…Утром суровым, свинцово-мглистым

Мать увезли в эСДэ* фашисты.

*СД (нем.) – служба безопасности

XII 

Чоп и Чиерна над Тиссой

В вечерней растаяли мгле.

Вагон перекованный мчится

По чехословацкой земле.

Спать не могу. Не хочется.

Действительность - словно сон.

И вот – врывается Кошице

Светом со всех сторон.

Здесь пересадка на Прешов.

Во многих я странах бывал,

А вот о Словакии, грешен,

Тридцать я лет мечтал.

…Дождик ночной покрапал,

Свежестью воздух пропах -

В Словакии воздуха запах

Такой же, как в крымских горах,

Там, в тяжкую где годину

Костры партизаны жгли,

Словаки меня проводили

В объятья Большой земли.

Куда после стольких горестей

От пепелищ родных

Первые шли суворовцы

Сыны полков боевых.

Я многим тебе обязан,

Братская сторона,

Чей лозунг «С Советским Свазом* -

*Сваз (слов.) - Союз

На вечные времена!»

В жизни бывает всякое,

Становятся явью мечты.

Шепчу я: «Здравствуй, Словакия…»

И слышу в ответ:

- Ромко, ты?

Так вот они рядом. Рядом

Герои судьбы моей.

- Поезда нам не надо,

Але мы шовреры, гей?

(ведь мы шофёры, а?)

- Бела, я это помню,

Из памяти годы не стерли:

В кожаной чёрной форме

Механики и шофёры.

Отчаяннейшие ребята

Из племени гордых горан*

* Горане  (слов.) – горцы

Словацкие стали солдаты

Разведчиками партизан.

Я помню их всех поимённо,

Оставивших в сердце след,

В юности неугомонных,

Живущих и тех, кого нет.

И ты говорил в начале

В застенках «басы» - тюрьмы:

- Не вместе войну зачинали,

Но вместе закончим мы!

Рассказывал ты когда-то:

- Пришельцы из чуждых краёв

В Татрах моих и Карпатах

Правили много веков.

Быдлом они называли

Народы страны моей,

Венгерским вином запивали

Наших словацких гусей.

Любители вин и закусок

Додуматься не могли,

Что «е́дного гуса для руса»

Мы в каждой семье берегли.

Не бойся хлопче, едва ли

Не вызволят нас из тюрьмы,-

Не вместе войну начинали,

Но вместе закончим мы!

Уже мы по Прешову едем,

Спяшему мирным сном,

И Франтишек – «дядя Федя»

Задумался за рулём.

Феро! Я помню это,

Дату и час не забыл,

Как задолго до рассвета

Ты арестован был.

Той августовской ночью

Пришла и ко мне беда.

Той августовской ночью

Мать увели навсегда.

Мы многих тогда теряли,

Чьим подвигом ныне живём.

И годы нас уровняли

Общей судьбы серебром.

XIII 

«Не пий, гора́н, мутну воду,

Бо я идем на слободу…»

Я этой песни не забыл,

Мне так язык её понятен,

Гостеприимных горцев пыл

И жар взволнованных объятий.

Не чудо ли, вот так сберечь

Славян обычаи и опыт,

Живую образную речь

В многоязычии Европы?

Я слышал говор горных рек.

Что рождены у Татр высоких,

Голубоватый вижу снег,

Впитавший быстрые потоки,

В ручьях там плещется форель

В прохладный вечер с тихим звоном,

И сосны стройные и ель

Вбегают ввысь по горным склонам.

Где градцы древние во сне

Застыли в акварельной сини,

Бродил я в чёрной глубине

Чудесной Важецкой яскиньи.

Я видел партизанский лес.

В честь павших, но не побеждённых,

Плывёт печальный звон окрест

Когда-то деревень сожжённых…

Я вновь по Прешову иду,

Где памятник не раз воспетый, -

Здесь в девятнадцатом году

Провозгласили власть советов.

«Не пий, горан, мутну воду,

Бо я идем на слободу!!!»

XIV 

Был сорок третий. Август. Бой

По Зуйскому лесу катился громом.

Фашисты, прочёсывая край лесной,

Рвались к партизанскому аэродрому.

Визгом пуль и клохтаньем мин

Мерилось время. Не часами.

Тургаев Туган   – Казахстана сын

Упал, сраженный, на Крымский камень.

А после -

Северский – это легенда живая.

Красивой, мудрой кивнув головой,

Бросил:

- Летишь,  паренёк, со мной,

Отряд учиться тебя посылает. -

А Бела, он рану свою скрывал

Ещё в боевом порыве бешенном,

Добавил: - Запомни, есть Соливар,

Шахтерский пригород под Прешовым.

Если случится недоброе тут,

Пуля меня, как Тугана, свалит,

Штефан – отца моего зовут.

- Совсем, как меня, - сказал Штефан Малик.

В сорок четвёртом на горных кручах

Он был гардистами зверски замучен.

XV 

Глухо звякнул железный замок,

Бросили женщину в чёрный мешок,

Сверху решетка.

Встань. Оглядись.

А за решеткою - небо и жизнь.

Нет не уйти, не уйти из плена,

И ни один предшественник твой,

Может быть, в эти угрюмые стены

Бился в отчаяньи головой.

Не трогай решетки. Она крепка.

Не первая тянется к ней рука,

Отсюда никто не спасался,  нет,

Не видеть тебе солнечный свет.

Не видеть детей, друзей по борьбе –

Нелегкая доля досталась тебе.

XVI 

Здесь не бывала она никогда,

Впервые её привели сюда.

Во впалых глазах удивления нет.

Пред нею просторный,

Большой кабинет.

На стенке портрет

Как всегда при свастике,

И за столом -  представитель власти.

Он – обер, он - штурм,

Кто-то ещё там?

И  доктор вдобавок ко всем чинам.

- Садитесь, - кивнул, -

Курите? Нет?

Скажите, сколько вам лет?

Что ж вы молчите?

Право, не стоит. -

А сам, словно душу глазами роет.

- У нас говорят. -

И с усмешкой опять:

- Впрочем, об этом можно молчать.

Ну-с, перейдем к разговору иному:

Давайте – по деловому. -

И он протянул фотографию ей:

- Откуда вы знаете этих людей?

Ведь это – словаки? -

Но снова – ни слова.

- Советую вспомнить.

Что ж вы молчите?

Я – тоже отец и помочь бы вам смог,

Спасите себя. И детей спасите,

Их в эти минуты берут в залог.

Мы с вами враги,

И вашу стойкость

Я уважаю как воин,

Поверьте,

Никто не выдерживал столько,

А вы – не сильнее смерти.

Мечта о побеге?

Пустые попытки.

Вспомните – вы мать

Что заставляет идти вас на пытки,

Мучаться, но молчать?

И вдруг

Словно стены дрогнули в зале.

В глазах у эсэсовца -

Серая жуть.

Слова, что из сердца её прозвучали:

- У нас есть Россия!

У нас есть Сталин!

А больше я ничего не скажу.

 XVII 

Уж сколько дней её не били

И на допросы не водили.

С последней пытки небывалой

Её доставили сюда.

Казалось, тело не дышало

И не очнется никогда.

Но жизнь звала.

Как бы в тумане

К ней возвращалося сознанье.

И с ним

С медлительною мукой,
Вернулись к ней сами собой

Тюремные глухие звуки

И запах. И тупая боль.

эСДэ – гестапо злая тень –

То был пятидесятый день.

Он шел, сливаясь по минуте

В однообразный четкий такт.

И выплыла из жёлтой мути

Под дверью светлая черта.

И пронеслось в мозгу: записка!

Два шага до неё пути,

Два шага, что сосем не близко,

Когда их нужно проползти.

И вот листок уже в руках,

Лишь буквы прыгают в глазах:

- Это последние наши вести,-

Дети укрыты в надежном месте,

Немцы из города отступают.

Мужайтесь!

Сегодня нас расстреляют!

XVIII 

Давно над Отчизною отгрохотала

Неслыханной бурей война.

По Родине нашей в красе небывалой

Буйно цветёт весна.

Как прежде, ярким, немеркнущим цветом

В небе горит голубо,

Алое знамя над горсоветом

В городе мне родном.

Мы молча идем с поседевшим братом

В торжественный мемориал –

Наш город врагами разбитый когда-то,

Намного красивее стал.

…Цветами осыпаны скорбные плиты

И надпись на стенах:

«Никто не забыт и ничто не забыто».

- Да будет так!

Владикавказ, Прешов (Словакия).