За долгую жизнь нормальный человек приобретает, теряет, старается вновь найти своих друзей. Немало их было и у меня - по армейской службе, студенческой скамье, среди таганрогской культурно-просветительской интеллигенции, горкомовских и заводских работников. Но только мои милые суворовцы вызывают тот душевный трепет, то истинное волнение и неподдельный интерес к их судьбам, ту настоящую ностальгию к навсегда исчезнувшему, почти сюрреальному, но такому прекрасному и дорогому нашему прошлому.

В течение семи лет Таганрог и Новочеркасск были неразрывным связующим звеном в моей жизни. Что я испытывал, когда впервые одел суворовскую форму? Радость от того, что стал некоей знаковой фигурой с определившимся будущим и щемящую неизбывную тоску по матери, братьям, бабушке, оставшимся в Таганроге. Так эти два чувства и прошли рука об руку через все семь лет до расставания со своими друзьями по кадетскому братству.

Несмотря на то, что тихий южный город у моря расположен вдали от оживленных российских перекрестков, где в основном и пересекаются человеческие судьбы, в нем побывало немало моих друзей. В августе 1954 года, когда в тени беседки по улице Свердлова мы с матерью только что приготовились к чаепитию, открылась калитка и на дорожке подворья показалась до боли знакомая фигура, правда, не в военной форме, а штатском одеянии. Я чуть не поперхнулся, узнав Михаила Ивановича Батрака. Пока тот смущенно и несколько неуверенно приближался к нам, в моей башке проносились картины одна страшнее другой. Неужели опять что-нибудь набузил, заставив самого офицера-воспитателя прибыть собственной персоной на разборку в Таганрог, да еще во время летних каникул?

Волнения оказались напрасны. Побывав у каких-то родственников на Украине, бравый подполковник решил по собственной инициативе заглянуть к своему непутевому воспитаннику. Несмотря на отсутствие погон у того и другого, ласковый, почти отеческий тон наставника, да еще сдобренный здоровым юмором, я все по привычке порывался встать и что-то отвечать, вытягивая руки по швам. Облегчение пришло лишь тогда, когда после застолья мать вызвалась проводить засобиравшегося на вокзал дорогого, хотя и несколько неожиданного гостя.

В январе 1956 года меня навестил Игорек Аксенов, который во время зимних каникул, в свою очередь тоже приехал в наш город к какому-то своему дальнему родственнику. Аксен не стал утешать меня, лишь выразил полную уверенность в том, что его друг никогда и нигде не пропадет. Мы виделись, как оказалось, в последний раз, хотя я и по сегодняшний день отслеживаю его судьбу. У Аксена меня поражало несоответствие внешнего вида и внутреннего содержания. Славное девичье лицо с пухлыми губами, хрупкое телосложение, изящная, почти дамская кисть. Но именно этой кистью он играючи разил своих соперников на фехтовальной дорожке, а впоследствии стал мастером спорта, одним из лучших армейских стрелков из пистолета.

Окончив суворовское училище с золотой медалью, не подкачал и с Артиллерийской академией. Пришлось с пяток лет попрыгать в экстремальных условиях, таская пушки по каракумских пескам. Как всегда, помогли твердость характера вкупе с завидной целеустремленностью. Защитил кандидатскую диссертацию, впоследствии стал преподавать в самой "Бауманке". Таким другом нельзя не гордиться.

Удивительное дело, но во время срочной службы я не стремился к контактам со своими кадетами. Если быть честным до конца, срабатывал комплекс неполноценности, хотя я сознательно отказался от военной карьеры. Но такова сила инерции, продолжающая тащить тебя по течению когда-то выбранной реки. Сомнения не исчезают бесследно и враз, они незримо еще долго сопровождают тебя по жизни.

Перед демобилизацией в Киеве проходили соревнования по водным видам спорта среди армейских подразделений вспомогательного направления, куда включили и нашу радиочасть. Третий разряд по плаванию брассом на сто метров заставил плыть и меня. Конечно, на фоне многих сухопутных служак, демонстрирующих единственный стиль - "по-топоринному" - я выглядел молодцом. Но непосредственно среди финалистов проплыл вторым, если вести отсчет с конца. Спасибо, что хоть кого-то оставил за спиной. Главное что? Солдат спит (в данном случае - плывет), а служба идет.
 

После двух дней соревнований устроили нам праздничный концерт, где наряду с профессиональными артистами, такими как, знаменитое трио бандуристок, выступали и представители художественной самодеятельности. Запомнился высокий стриженый солдат в мешковато сидящей на нем форме, но с великолепным, просто роскошным баритоном, исполнившим "Сомнение" Глинки. Изгнанный за какую-то провинность из консерватории, он теперь услаждал слух, как своего нового руководства, так и собратьев по ратному труду.

Мои размышления по поводу неисповедимых путей господних прервал улыбающийся худощавый сержант, вставший передо мной. Смотрю на него и не верю своим глазам - да это же Малик из девятого выпуска, волею судеб занесенный в один из отдаленных гарнизонов Киевского военного округа и тоже участвующий в соревнованиях, но уже параллельных - по легкой атлетике. Мы обнялись, поговорили на скорую руку, вспомнили всех, кого смогли вспомнить и расстались, как в таких случаях бывает - навсегда. А ушел ли он сам из офицерского училища или его "ушли", какая разница, главное - результат.

Летом 1961 года, будучи на втором курсе университета, приехал я с матерью в Минск по приглашению моей двоюродной сестры Анастасии. У нее были две взрослые дочери - двадцатилетняя Галина и шестнадцатилетняя Светлана. Помню, какой хохот поднимался среди подруг Галины, когда она на полном серьезе представляла им своего нового родственника: Привет, познакомьтесь, это мой дядя… Дяде в ту пору шел двадцать четвертый год.

Старшая племянница и помогла мне разыскать в своем родном городе нашего дорогого Печорина - Валентина Елецкого. Вскоре небольшая компания, куда вошли еще один кадет Дмитрий Исаченко из четвертого взвода и начинающий поэт, студент-первокурсник Минского университета, восседала в ресторане. Дима продолжал тянуть армейскую лямку, а Валентин всерьез нацелился на поприще журналистики, благо с конца пятидесятых, как бы спохватившись, Министерство обороны милостиво разрешило повышать образование своей пастве в гражданских вузах. До введения высшего образования в военных училищах это сыграло огромную роль в судьбе десятков тысяч командиров и специалистов. Попав под хрущевскую гильотину - обвальное сокращение офицерского корпуса - они затем с грехом пополам, но нашли свое место под солнцем в суровой социалистической действительности.

Вместе со мной были переполнены радужными планами и мои минские друзья. О них храню самые теплые воспоминания, наверное, потому, что мы были еще молоды и верили в удачу, желали друг другу успехов на том тернистом пути, который добровольно себе и выбрали.

К сожалению, жизнь оказалась не той красивой парадной дорожкой учебного корпуса, за которую так дружно брались четверо уверенных в своей безнаказанности великовозрастных шалопаев. Зачастую она как раз олицетворяла противоположный конец, где и совершали свои головокружительные кульбиты ничего не подозревавшие жертвы.
 

В августе памятного 1968 года после выступления на областном телевидении укатил я в Алушту дикарем дней на двадцать, чтобы попробовать на зуб очередной бархатный сезон. Неделю оставил для университетского друга Алексея Михеева, работавшего редактором газеты в городке Раздольное на севере Крыма. Красоты полуострова мне давно были известны, поэтому, дабы не тратить времени понапрасну, купил билет на один из воздушных драндулетов, постоянно бороздивших местные благодатные небеса.

И надо же такому случиться, что за пару часов до отлета на алуштинском пляже передо мной во всем своем блеске предстал Анатолий Корнилов, тоже решивший немного размять кости под южным, ласковым солнышком.

 Проигнорировав не только военную, но и футбольную карьеру, окончил он институт и работал, по грустному определению популярного в то время героя Аркадия Райкина "простым советским инженером" на одном из киевских предприятий. С кадетами Анатолий практически не общался и, конечно, никакой информацией не владел. Так мы и расстались друг с другом, не успев ни поговорить по душам, ни усладить свои бронзовые тела прощальным бокалом доброго крымского вина.

Восьмидесятые годы стали особой страницей в моей биографии - трижды обучался в Москве на курсах повышения квалификации руководителей социологических служб предприятий черной металлургии и не менее пяти раз побывал там в краткосрочных командировках. В общей сложности - где-то четыре месяца пребывания в столице. Простой социологический анализ привел к довольно плачевному результату: если целенаправленно не ищешь человека, случайно он попадет тебе на глаза лишь раз за целое десятилетие. Да велика ты, велика, Белокаменная…

Этим человеком оказался Агей - Жора Агеев из второго взвода. Как-то стоял я в фирменном магазине "Ткани" на Ленинском проспекте и вдумчиво перебирал материал на оконные портьеры, которые мне заказала жена. Ничего не поделаешь, вместе с духовной пищей Москва в те времена предлагала и продукцию не такого возвышенного свойства. Вспомним хотя бы легендарные колбасно-сосисочные электрички… Наблюдавший за мной высокий худощавый мужчина в очках, наконец, подошел вплотную и вместо долгожданной консультации по поводу правильности выбора задал вопрос в лоб "Вы - Виктор Мищенко?"

Через полчаса мы сидели в его крошечной однокомнатной квартире по Ленинскому проспекту и не спеша, словно гурманы в фешенебельном ресторане, перебирали эпизоды из собственной жизни. С Георгием мы учились в одном университете, но на разных факультетах. Агеев избрал юридический и уже с третьего курса его гоняли милицейским стажером по глухим углам нашей необъятной Ростовской области. Распределение получил на край земли - Камчатку, где в течение десяти лет маялся "следаком" в чине капитана милиции. Разлад с женой плюс серьезное ранение окончательно изменили его судьбу.
 

Выйдя в отставку по инвалидности, приехал в столицу, получил квартиру и тоже решил себя временно попробовать в универсальном качестве "простого советского инженера". Дальше задачи стояли посложнее: устройство личной жизни, поиск достойной работы, регулярная помощь матери и сестре, жившим в Ростове-на-Дону по знаменитой талонной системе - полтора килограмма вареной колбасы на нос в месяц. Агей сооружал посылки из сыра, масла, той же колбасы, но на порядок лучшего качества, и через знакомых проводников поездов южного направления передавал их матери.
 

Встретились мы уже сорокапятилетними зрелыми мужиками, познавшими и взлеты, и падения в своей жизни, а я все вспоминал его юную атлетическую фигуру, которую он смог вылепить благодаря специальным упражнениям со штангой и гантелями. Многим хотелось бы тоже попробовать, да оказалось не по зубам: не хватало духу, невероятного упорства и терпения, которыми обладал Агей.

Через пару лет, будучи в Москве, я позвонил Георгию вновь и очень обрадовался, что мой друг женился, неплохо зарабатывает, в меру своих возможностей приглядывает за собственным здоровьем. Я практически никогда не звонил кадетам-москвичам. Зачем навязываться? В силу не столь врожденной, сколь приобретенной ментальности в крови и коренных москвичей, и бывших лимитчиков или счастливых выдвиженцев с годами вырабатывается стойкий иммунитет, своеобразная аллергия против вечно что-то клянчащей у них провинции. По моим наблюдениям, сложилась целая система изящного, почти интеллигентного ухода наиболее дальновидных столичных аборигенов от предстоящего решения проблем любого калибра, которые могут выдвинуть назойливые просители. Конечно, случался и грубый отказ, умышленный конфликт, чтобы быстро "разрулить" ситуацию. Но это было все же исключением из правил, которые их только подтверждало.

С крушением же старой системы, стремительным нарастанием новых отношений главным критерием решения все тех же вечных проблем стал столбовой вопрос: А что я лично поимею от этого? Но это тема уже другого разговора и я глубоко убежден, что она меньше всего касается моих друзей-кадет.

Лишь однажды после очередного более чем месячного пребывания в Москве изменил своему правилу. Прилетевший из командировки домой двоюродный брат жены - будучи аэрофлотовской шишкой среднего размера - предложил встретиться у него на квартире по довольно серьезному поводу - дегустации какого-то уникального грузинского вина, которое выставляют только правительственным делегациям. Честно говоря, к алкоголю довольно равнодушен, да и кое-что мы уже с ним отдегустировали до этого, но он был непреклонен.

Десятилитровый дубовый бочонок, весь в кавказских инкрустациях, можно было отправлять хоть сейчас на всемирную антикварную выставку. Но он и в подметки не годился содержимому. Нектар, божественный нектар, которым была переполнена вся квартира! Прочь апельсины, мандарины, разные ананасы, которые я припер с собой - это вино можно было закусывать только им же самим…

Предусмотрительно отправив жену и малолетнего сына на дачу, - Анатолий - так звали двоюродного брата жены - встретил меня уже в полной боевой готовности. Несмотря на некоторую замкнутость и немногословность в обычной жизни, тут он заблистал непревзойденным ораторским мастерством. Прямо-таки Демосфен с улицы Флотской.

Через пару бокалов я почувствовал, что форму родственника можно поддержать только крепким кофе. Когда же вернулся из кухни с горячим кофейником, Анатолий лежал возле дивана в трусах и носках, но без штанов. Думая, что уже добрался до своего логова, ими он, словно оренбургским пуховым платком, укутал голову и спал сном праведника. Я утрамбовал собутыльника на диван, выпил кофе и только после этого взялся за телефонную трубку.

Позвонил всем, чьими реквизитами располагал - Аксену, Тиме, Агею, нашему единственному взводному генералу Виктору Федосееву, еще кому-то. Дабы не вводить друзей в транс, сразу покаялся, чем занимаюсь и, нагло использовав неадекватное состояние зачинщика этого события, приглашал к себе выпить на брудершафт, ибо завтра утренним поездом отбываю в Таганрог. Друзья смеялись, интересовались жизнью дегустатора, в свою очередь, тоже приглашали в гости. С тех пор прошло немало времени, но такие телефонные диалоги запоминаются на всю жизнь.

Не знаю, как в других городах, но в Таганроге сложился и из года в год поддерживался своеобразный, достаточно устойчивый клан из земляков-кадет. Таганрог - довольно крупный город, в котором постоянно проживает около трехсот тысяч человек. Это давало ему право делегировать в суворовские училища не менее двух-трех претендентов ежегодно. И если в условиях закрытого режима встречаться друзьям даже из параллельных классов одной роты было весьма затруднительно, то из другой - почти невозможно. Общение же земляков на малой родине, да еще в качестве вольных художников своего каникулярного времени, с лихвой восполняло училищные запреты.

Разумеется, среди таганрожцев были непререкаемые авторитеты, что-то вроде икон, которым если не молиться, то уж поклоняться было на роду написано. Таковым был наш славный сокол Геннадий Николаевич Белоненко, окончивший Военно-воздушную академию, командовавший авиационным полком, успевшим оказать интернациональную помощь египтянам, а потом долгие годы преподававшим в своей родной академии. Будучи на пять лет старше, он естественно мог и не подозревать о нашем существовании. Другое дело, одногодки или погодки. Здесь дружеские отношения, как правило, строились на уровне двух выпусков, следующих друг за другом. Например, седьмого и восьмого, восьмого и девятого и т.д.
 

Перелистывая журнал "Кадетское братство" или пытаясь отыскать крупицы истории Новочеркасского суворовского военного училища в средствах массовой информации, порой натыкаешься на заезженные трафареты, сухие, казенные строки из биографий наиболее выдающихся его представителей. Эдакий парадный фасад, за которым не видно самого здания.

Моя покойная мать часто говаривала: "Нет нового без старого, нет хорошего без плохого…". Хочу добавить к этой народной мудрости расхожую сентенцию: самые красивые и долговечные здания строятся только на прочном фундаменте. Зданиями любуются, а на фундамент надеются. В него всегда попадают не очень эстетичные с виду, но очень надежные компоненты.

Так происходит и с людьми. Именно те, кто был обойден судьбой, выпал из седла на крутом вираже жизненной, а потому и беспощадной гонки, заблудился в потемках и не нашел выхода, чья звезда так рано закатилась, не успев засиять - все они и послужили тем благодатным строительным материалом, неким цементирующим раствором для своих более удачливых соплеменников, дабы помочь им дотянуться до полковничьих папах, генеральских лампас или профессорской кафедры…
 

Да, я верю в природный талант, генетическую предрасположенность, высокое педагогическое мастерство воспитателей и преподавателей, их глубокое психологическое проникновение в детскую душу. Однако, верю и в непрерывное, на уровне подсознания, незримое формирование личности, где природное чувство стаи неотвратимо исчезает под натиском духовного единения, кровного братства, над которым царствует людская порядочность. И никакие Песталоцци, Ушинские или Макаренко здесь не помогут - нужно просто прожить рядом со своим другом те же семь лет…

Нет, все же Таганрог - город удивительный. Иногда кажется, что он соткан из сплошных противоречий, на одном конце которых повседневная сутолока мещанских забот и обывательских представлений, описанных еще великим земляком Антоном Павловичем Чеховым. На другом - мощный поток деловой, научной, культурной, спортивной жизни во всем ее многоцветии. Противоречив даже облик города - промышленный пейзаж в сочетании с южной экзотикой. Как знать, не управляет ли эта совокупность характерами и судьбами людей, в нем обитающих? Существуют же знаменитые треугольники геопатогенных зон, кардинально влияющих на психику населения, куда входит и наш славный город у моря?
 

Пристально вглядываясь в как постаревшие от времени лики живущих, так и размытые образы навсегда ушедших в мир иной друзей, остро ощущаешь бренность всего сущего. Тревожит одна мысль: если не вспомню - какими они были, о них вряд ли вспомнят и другие. Слава Богу, сегодня все реже задается вопрос - а зачем? Нация потихоньку, но всерьез избавляется от убийственного ярлыка "Ивана, не помнящего родства".

По моему глубокому убеждению, кадеты - таганрожцы не только не выпадали из многоцветной мозаичной картины, нарисованной мной, но еще больше раскрашивали ее.

За год до выпуска в нашей роте обитало четверо земляков - Геннадий Калиниченко, Евгений Манаенков, Геннадий Шубин и я. Первым из училища, потом и вообще из поля зрения таганрожцев исчез Калиниченко. Я всего лишь один раз побывал у него дома, когда нам было лет по двенадцать. Старинный не то дворянский, не то купеческий интерьер, размеренный уклад жизни семьи, поддерживаемый матерью, известным в городе врачом, вот, пожалуй, и все впечатления, которые остались в моем детском сознании. Жили они замкнуто, с ограниченным кругом друзей и знакомых, что, возможно, и оставило заметный отпечаток на поведении Геннадия. В училище он ни с кем близко не общался, учился прилежно, был воспитанным и дисциплинированным кадетом.

И вдруг - скандал, да еще какой! Можно сказать, с выходом на мировой уровень. Не поделил Геннадий что-то с одним из югославских товарищей. Конфликт завершился банальной дракой. Несмотря на интеллигентный вид, наш герой, выражаясь армейской терминологией, серьезно "начистил пятак" своему менее удачливому оппоненту. Ну, драка - она и есть драка… Мало ли их бывает в мужском сообществе! Вон сейчас и в женском - дамы на загляденье орудуют кулаками, словно кувалдами…

А тогда мы придерживались все-таки определенных правил, черту которых перешагивать было запрещено. Не знаю почему вся югославская диаспора посчитала разборку нечестной, но за обиженного она встала горой и грозилась жестоко проучить победителя. Оказавшись в полной изоляции, Калиниченко настаивал лишь на очередном поединке с любым из югославских заступников.

К счастью, мы поздно узнали об интернациональном инциденте. А то, не дай Бог, коллективный международный мордобой мог бы усугубить и без того плачевные отношения великой державы с братской страной. Генералиссимус, правда, уже обретал на небесах, но Хрущев только планировал свою примирительную поездку не то к товарищу, не то к господину, а вернее, по дружному определению советской прессы, капиталистическому лизоблюду маршалу Тито в следующем году.
За дело, как всегда, рьяно взялось училищное руководство. Погасив пожар на казарменном уровне, оно незаметно сплавило возмутителя интернационального спокойствия в какое-то другое суворовское училище. С тех пор о его судьбе кадетам ничего не было известно.

С другим таганрожцем Евгением Манаенковым поступили более сурово. В отличие от своего земляка он не ограничивался одноразовыми инцидентами, а регулярно выстраивал свои "подвиги" в длинную, закономерную цепь. Между тем, был он парнем неплохим, но уж слишком необузданным. Если что-то не нравилось на ринге, мог измолотить соперника открытой перчаткой. Если не приглянулась чья-то физиономия, мог без дипломатических реверансов откомментировать данный факт. Воинская дисциплина для Манаенкова была слишком тяжким крестом, нести который он дальше просто не захотел.
 

Оказавшись же на свободе, Евгений по инерции продолжал свои художества, но постепенно стал трезветь - впереди ничего, кроме тюремной решетки ему не светило. Собрав всю свою волю в кулак, он уехал из Таганрога, окончил автодорожный техникум, а к концу карьеры дорос даже до руководителя какого-то автопарка. О том, что его уже нет в живых, поведал мне самый осведомленный из таганрожцев, Геннадий Шубин.

С ним-то и сложились у меня более чем полувековые, рекордные по продолжительности приятельские отношения. Свою кличку "Носа" (представьте себе не мужского рода, как гоголевский Нос, а все с тем же неизменным женским кокетством - Носа) он схлопотал по глупости. Собственно говоря, сей важнейший человеческий инструмент у моего земляка был вполне симпатичным, разве, что слегка высовывался ковшиком вперед. Однако, кто-то из пересмешников стал назойливо цепляться к подмеченному изъяну, ну а затем, уже по наезженной колее, на полном серьезе выдал рецепт, как от него избавиться.

Очередной розыгрыш закончился тем, что Гену пару раз подлавливали утром с лицом, перетянутым носовым платком. Слава Богу, природа нашего тела не реагирует на подобные варварские ухищрения. Представляю, какой конфигурации нос получил бы Шубин, если бы достиг поставленной цели. Наверное, сродни бессмертному кинообразу Бабы-Яги, созданному легендарным Георгием Милляром. А так, нос по-прежнему продолжал торчать вызывающе и независимо, а вот его хозяину тут же влепили необыкновенно прилипчивую вышеназванную кликуху.

В первой половине пятидесятых годов ранним воскресным, как правило, летним утром можно было встретить высокого, худощавого мужчину с тростью в одной и небольшим саквояжем другой руке, вышагивающим по еще безлюдным таганрогским улицам. Это был Евгений Петрович Шубин, инвалид первой группы Великой Отечественной войны, отец моего Геннадия. Дом, где располагалась семья Мищенко, находился в центре на улице имени пламенного революционера Якова Свердлова. Впоследствии она была переименована обратно в Александровскую в честь одного из представителей династии Романовых, за которыми Яков Михайлович всю свою короткую жизнь и прогонялся. Таковы уж гримасы истории. А дом, где обреталась семья Шубиных, располагался в нескольких кварталах по переулку, названному в честь другого, но уже местного революционера Антона Глушко. Так как до революции переулок назывался Полицейским, городские чиновники, почесав затылки, решили ничего не менять. Навещая своих детей в Новочеркасске, реже моя работающая мать, чаще неработающий Евгений Петрович, обязательно заходили друг к другу, чтобы порадовать гостинцами и посланиями своих сыновей. Поэтому, когда старший Шубин появлялся в вестибюле административного здания училища, я знал, что приехали и ко мне.

С любовью вспоминаю тихий, уютный дворик его дома, сплошь увитый виноградником, за которым самоотверженно ухаживал бывший воин, степенное чаепитие, игру в шахматы и шашки (а он был одним из лучших городских шашистов). Заканчивалось все ребячливым, наперегонки, раскачиванием в старинных деревянных креслах - качалках, когда мы с Генкой оставались вдвоем. И все же с каждым годом взрослея, Геннадий чаще бывал у меня, т.к. кинотеатры, морская набережная, знаменитый чеховский парк с танцплощадками и аттракционами располагались рядом. Там мы и вертелись на каникулах практически ежедневно. Только в одном наши пути расходились, потому что совпадали вкусы: оба любили красивых девчонок. Подруги же ходили, как правило, парами, одна красавица, другая - так себе, если не дурнушка. Тут мы и разъезжались в разные стороны, не делить же одну на двоих…

Казалось, с момента нашего последнего одесского расставания в сентябре 1955 года прошла целая вечность. После окончания военного училища в 1958 году Геннадия немало помотало по бескрайним армейским просторам великой державы. Выкроив время, он женился на своей давней новочеркасской зазнобе, которая подарила ему вначале сына, а затем - дочь. После суворовского, где Гена не шибко напрягался в науках, он, наконец, понял, что без высшего образования с двумя детьми и женой-библиотекарем далеко не уедешь. Проявив настырность, молодой командир роты окончил Академию имени Фрунзе и капитально осел в войсках, расквартированных на юге Украины.

В шестидесятых годах общение между нами поддерживала редкая переписка. Наконец, в начале семидесятых встретились майор действующей армии Шубин и старший лейтенант запаса Мищенко. С тех пор, урывая время для поездки к отцу, он обязательно заскакивал ко мне. Однажды моя жена Тамара неожиданно в качестве сюрприза подала к чаю роскошный, собственноручно выпеченный торт. Я решил проверить память друга и, представьте, он не подвел. В суворовском училище была традиция - каждому кадету выпускной роты в день его рождения вручался примерно такой же торт с трогательной надписью, которую я запомнил на всю свою жизнь 13 сентября 1954 года: "Вите - 17 лет". Точно такую же адресовали и Шубину 13 декабря того же года. - "Гене - 17 лет". И хотя за каждым обеденным столиком сидело четверо кадет, именинник тщательно делил лакомство на 28 частей - по количеству едоков взвода. Просто удивительно, почему такие мелкие, бытовые детали запоминаются навсегда? Может в них и заложен главный философский смысл о скоротечности человеческой жизни?

В восьмидесятых начальник оперативного отдела штаба одного из войсковых соединений полковник Геннадий Шубин вышел в отставку, став гражданским жителем города Днепропетровска. Устроился ведущим инженером на местном металлургическом заводе имени Петровского. Я в это время занимался социально-психологическими исследованиями на Таганрогском металлургическом. Бывают же такие удивительные совпадения…

Затем в жизни цветущего военного пенсионера произошли крутые перемены. Скончалась от рака его жена и новоявленный вдовец после затяжных мытарств перешел в статус, выражаясь деликатным языком, гражданского мужа (раньше приклеили бы ярлык сожителя) одной бойкой егорлыкской казачки по имени Ася. В отличие от тургеневской героини, женщиной она оказалась хваткой, возглавляя участок по внедрению цифровых телефонов среди выросших как грибы юридических и физических лиц, выстраивающихся по такому случаю в затылок друг другу за модным благодеянием. Тут в качестве мастера нашлось место и Шубину. "Молодые" продолжали регулярно посещать Таганрог, но в 1997 году скончался Евгений Петрович, а осенью 1999 года - моя мать. Теперь с родным городом моего друга связывала только могила отца: сын - подполковник служил в Прибалтике, а дочь с семьей проживала на западе Украины, работая на одном из промышленных предприятий инженером.

С щемящим чувством грусти вспоминаю одну из последних встреч с Геннадием. Мы сидели в уютном кафе на улице Петровской, о которой еще Чехов писал, что когда он выходит на ее просторы - пахнет Европой... Перед этим он, правда, выпивал чаю, а мы с другом по паре бокалов доброго вина. Да и вместо упоительного европейского запаха сегодня таганрожцы недвусмысленно вкушают выхлопные газы проезжающих мимо отечественных лимузинов и подержанных иномарок…

Что удивительно, мой земляк, этот волевой, жесткий служака, еще недавно повелевавший тысячами подчиненных, признался, что зря закручивал гайки до отказа, мордуя и наказывая людей, невольно навязывая подобную практику семье, окружению, даже друзьям. Я наигранно бодро, хотя и не очень убедительно опровергал эти неожиданные признания, но в глазах друга была тоска…

Через год он позвонил, что вскоре приедет с сыном ставить памятник на могиле отца. Но не приехал. И теперь уже не приедет никогда…

В пестрой когорте кадет-таганрожцев был и третий Геннадий - Денисов. Суворовское окончил на год раньше нас и был типичным представителем совершенно нетипичного для остальных седьмого выпуска. С его ротой были связаны самые громкие училищные разборки, среди ее представителей просто витал какой-то бунтарский, можно сказать, пугачевский дух неповиновения. Очевидно, морально - психологической атмосферой выпуска заправляли три-четыре неформальных лидера, как правило, с отрицательной поведенческой установкой. Достаточно вспомнить легендарный дуэт Труша и Анашкина, этих идейных вдохновителей искателей приключений. Коллективные самоволки, драки на танцплощадках с "тараканами" - учащимися местных ремесленных училищ, затяжная война с офицерами - воспитателями и преподавателями на многочисленных фронтах - только видимая часть непредсказуемых событий, клокотавших в недрах седьмого…

А вот в учебе успехи были куда как скромнее. В постоянных сражениях выпуск заметно редел и к финалу добрался в весьма усеченном варианте - не более девяноста фигурантов. Если восьмой отметился тремя генералами - Иваном Блиновым, Виктором Федосеевым и Владимиром Тутариновым - то седьмой вместо воспитания будущих военачальников без особого барабанного боя и излишней шумихи тихо сбагрил нам двух второгодников - Кузенкова и Скоморохова. Мол, воспитывайте сами. В таких экстремальных условиях формировалась личность крепкого троечника Гены Денисова. Немудрено, что и он вскоре вылетел за пределы орбиты военной карьеры и, одев, рабочую спецовку, приземлился в одном из цехов Таганрогского комбайнового завода. Сил хватило на техникум, дальше специальности электромонтера он заглядывать не стал.

Как человек, Гена нравился окружающим. Среднего роста, с коротко стриженными рыжими волосами, носиком - сливой и лукавыми карими глазами, он всегда представал этаким бесшабашным рубахой-парнем. Никто и никогда не видел его в состоянии уныния. Быть может, это была ширма, за которой он хотел спрятаться от всего мира? Не знаю… Знаю, что любой вопрос или самую серьезную проблему он всегда старался перевести в иронический подтекст. Никогда и никому не навязывался, игнорировал все встречи, тем более, на высоком официальном уровне. Его стихия - цеховая курилка, да деревенская завалинка, где он блистал во всем своем природном остроумии и неуемном оптимизме. Но если случайно натыкался на знакомого кадета, испытывал искреннюю радость, заканчивающуюся непременным застольем и цветистыми тостами.

Боже мой, как надоела эта вечная тема проклятой русской болезни, но и наше кадетское братство она не обошла стороной. Гена, к сожалению, был одним из наиболее ярких и оригинальных ее адептов. Это особенно остро подчеркнула наша последняя с ним встреча…

Где-то в начале семидесятых годов в Таганрогский краеведческий музей не поленился заглянуть житель приазовской деревни Дмитриадовки, расположенной километрах в двадцати от города. Работая экскаваторщиком на побережье Азовского моря, он наткнулся на останки рогов гигантского оленя, бродившего здесь со своими собратьями в незапамятные времена.

Экскурсионный автобус отсутствовал и в поход я выделил специальную автомашину, принадлежавшую планетарию. В кабину усадили местного краеведа, заведующего отделом так называемого дореволюционного периода Петра Давыдовича Карпуна, разменявшего восьмой десяток, а в спецкузов, где располагалась аппаратура и два мягких кресла-дивана, сел я, собственной персоной. Интересно все же взглянуть на зоологический раритет, разделенный между нами всего лишь каким - то миллионом лет.

Выехав на пригородную трассу, машина вдруг затормозила и в открывшуюся дверь, приветливо взмахнув рукой, влез какой-то кряжистый молодой мужик. Шофер Саша Пономаренко, помня доброе расположение шефа к одиноким голосующим, решил сжалиться над очередным странником. Каково же было изумление, когда передо мной предстал Генка Денисов! Слегка располневший, прилично загоревший, но все тот же наш неисправимый филантроп и альтруист! Не виделись мы с ним лет пять. Было о чем поболтать до Дмитриадовки, где в собственном доме обретал Геннадий. Но тут он, как всегда лукаво подмигивая, выудил из сумки две бутылки знаменитого портвейна "Три семерки" в придачу с пустым стаканом. Ну, прямо-таки классический набор для тех, кто соображает на троих!

Задушевная беседа завершилась компромиссом: я выпил всего лишь стакан популярного пойла в обмен на обещание непременно посетить не то рабочего, вкалывающего в свое свободное время на своей фазенде, не то фермера, подрабатывающего в свое свободное время на заводе, в удобное для нас обоих тоже свободное время. Расставаясь с приятелем, с болью убедился, что "зеленый змий" железной хваткой уже намертво обвил нашего бесшабашного друга.
 

Через несколько лет сестра еще одного таганрогского кадета Эдика Луночкина, Виктория, за которой не то полушутливо, не то полусерьезно пытался ухлестывать Геннадий, объявила, что наш незадачливый кавалер или, как вам угодно, несостоявшийся жених скончался от цирроза печени…

Стою на знаменитом старом таганрогском кладбище. Оно было закрыто еще в 1971 году, когда мы, трое внуков, одними из последних хоронили здесь свою бабушку, которой перевалило за восемьдесят пять лет. Недалеко по той же аллее лежит девятнадцатилетняя Инна, двоюродная сестра жены, девушка редкой красоты, трагически ушедшая из жизни от заражения крови.

Среди старинных памятников и надгробий, этих подлинных произведений мемориального искусства, воспетых в своих произведениях еще Антоном Павловичем, встречаются и более скромные, менее известные, но такие близкие мне по времени и духу. Ведь под ними лежат те, кто, подчас случайно, или, наоборот, в течение долгих лет прикасался к твоей жизни, оставив в ней свой неповторимый след.

Вот невысокий, почти неприметный обелиск. Год рождения нашедшего здесь свой последний приют - 1939 год. Год смерти - 1966. Эдуард Викторович Луночкин - еще один из славной когорты новочеркасских кадет. Прожил всего двадцать семь лет, как всемирно известный Михаил Лермонтов или совсем безвестный мой младший дядя Сергей Мякишев. Но одного убила дуэль, другого - война, Эдик же умер по элементарному недосмотру нашей доблестной медицины…

Помню, нас потрясли две смерти еще в суворовском. Одна, когда под артиллерийский салют в могилу в январе 1951 года опустили гроб с телом генерал-майора Петра Петровича Антипина. Он возглавил училище в августе 1944 года, прибыв из госпиталя, где находился после ранения и контузии, полученных им в боях при освобождении Новочеркасска от фашистов. Но одно дело, когда умирает боевой генерал, другое - когда из жизни уходит семнадцатилетний юноша, еще вчера сидевший с тобой за одной партой.

Именно так произошло с грузинским парнем Тодиашвили. Будучи сиротой, во время зимних каникул отправился он к деду на Кавказ куда-то высоко в горы и прибыл назад с Новочеркасск почти в безнадежном состоянии - острый менингит.
 

На другом конце страны, в далеком Ленинграде, не успев одеть парадную лейтенантскую форму после окончания военного училища в 1958 году, умер от лейкемии всеми нами любимый и уважаемый ротный вице-старшина Володя Петров.
 

Спустя восемь лет, в июне 1966 года мы с Эдиком еще сражались в пляжный футбол, который он так обожал. Вскоре мой друг почувствовал недомогание, потом и вовсе слег в больницу. У молодого здоровяка обнаружили быстро прогрессирующий туберкулез. Никто не мог понять, откуда он взялся? Семья жила бедно, но не впроголодь. Мать, скромная миловидная вдова - работала вольнонаемным инспектором городского военкомата. Незамужняя дочь Виктория - учительница русского языка и литературы одной из таганрогских школ. Младший сын Роберт - студент знаменитого таганрогского радиоинститута.

Сам Эдуард только что окончил другой, печальной известности индустриально-педагогический, так и не вписавшийся ни одной своей гранью даже в нашу безразмерную социалистическую экономику. "Курица - не птица, педагог - не инженер" - иронично подтрунивал над собой вчерашний выпускник, готовясь к аспирантуре.

И вдруг такой страшный финал… Уснув в больнице на спине, Эдик так и не проснулся, захлебнувшись в собственной крови от внезапно лопнувшего в легком сосуда. Сосед по палате естественно спутал храп с хрипом, а дежурная медсестра естественно безмятежно почивала в своей дежурке. У нее с сосудами оказалось все в порядке.

С Эдуардом мы виделись нечасто. Но если встречались, все свое время тратили на бесконечные дискуссии о смысле бытия. Мне нравилась манера ведения беседы моего оппонента. Он давал тебе полную свободу изложения собственной точки зрения, добродушно улыбался, по-ленински щурился, временами кивая головой, как бы соглашаясь с тобой. А потом двумя-тремя аргументами разваливал с таким трудом выстроенные постулаты, чем просто ставил собеседника в тупик. Воспринимать это было особенно тяжело, когда ты незыблемо покоился на железобетонной позиции правоверного комсомольца или коммуниста.

В шестидесятые годы на главной улице Ростова-на-Дону было знаменитое кафе "Дружба", где какой-то орденоносный шеф-повар почти ежедневно предлагал посетителям солянку собственного изобретения. Полпорции этого чуда- блюда, куда входило отварное мясо, ветчина, маслины, другая вкуснятина, вполне поддерживала боевой дух студента до ужина, а иногда и завтрака следующего дня. Чай с сахаром стоил пять копеек, а хлеб до 1963 года вообще выставлялся на каждый столик в виде бесплатного приложения. Таким образом, обед обходился в 55 копеек. В этом кафе регулярно бывали и я, и студент Луночкин.

А потом вместо дармового хлеба остались только бесплатные, с точки зрения обывателя, и весьма дорогостоящие, с точки зрения психотерапевта, зрелища сиречь очереди в булочные за тем же хлебом и мукой. Наша экономика, как это часто случалось и до этой сомнительной инициативы, в очередной раз дала "петуха", вызвав у населения серьезное брожение не только желудков, но и умов.

Помню, как горячо мы обсуждали эту проблему в одной из компаний. Дискуссию завершил Эдик: "Экономику, которая зависит от капризов природы, неизбежно ждет летальный исход"….
В другой раз он выдвинул идею перевода сельского хозяйства и торговли на коммерческую основу для спасения народного хозяйства страны. Но в конце спора отбросил ее: "Порождение еще одного монстра не спасет ситуацию, а только продлит агонию".

Оригинальные мысли высказывал он не только в области философии или политики, но и искусства, литературы и, разумеется, обыденной жизни. К нему часто приезжали друзья по девятому выпуску, а добрейший и скромнейший Олег Виноградов, вместо военной карьеры тоже избравший миссию инженера - электронщика, в нем души не чаял. Будучи еще одним таганрожцем, он окончил все тот же радиотехнический институт и трудился в одном из учреждений Владикавказа.
Сегодня, к сожалению, с нами нет и Олега. Я горжусь тем, что в судьбе его дочери принял активное участие москвич, полковник в отставке Виктор Шмитько, друг Эдуарда и Олега. Побольше бы нам таких примеров настоящего кадетского братства.

Кто-то из мудрых заметил, что под каждой могильной плитой лежит всемирная история. По-моему, лучше не скажешь. В своих заметках я старался максимально щадить свою память, которая через долгие десятилетия с благодарностью откликнулась тем, что оказалось в ее тайниках. Да, она избирательна, капризна и непоследовательна, как красивая женщина. Потому и является неотъемлемой частью личности.

Но в одном я непоколебимо солидарен со своей памятью - она не погнала меня по парадной магистрали официозной трескотни и хвалебных од нашему припомаженному прошлому. Такой подход давно набил оскомину не одному поколению мыслящих россиян. Память взяла наугад горсть красок из всей многообразной палитры ушедшего времени и, смеясь, швырнула ее на чистый холст. А увидеть картину законченной - это уже не задача художника, скорее того, кто бросит на нее взгляд.

Вспоминаю пророчество Александра Сергеевича Пушкина о своих лицейских друзьях - Я пью один… Да, кто-то будет последним из неповторимой тысячи новочеркасских кадет. Пусть он поднимет свою прощальную чарку хотя бы за то, что мы были. Не все добежали до намеченного финиша, многие сошли и продолжают сходить с дистанции, но мы - были. К сожалению, среди нас не нашлось летописца, который мог бы создать Книгу памяти или хотя бы систематизировать материалы по истории Новочеркасского суворовского. Каждый занят если не собой, то детьми, внуками, кому повезло - своим делом.

Кто-то, как батайчанин Владислав Кравченко, вернулся к своей юношеской страсти, пишет прекрасные картины и уже выставляется. Кто-то, как Эдуард Капитонов, защищает докторские диссертации. Отрабатывая инструментарий и методику проведения социологических опросов, он трижды совершал кавалерийские набеги в Таганрог из Ростова-на-Дону.

Но бывал у меня только в кабинете, на остальное, как всегда, времени не хватало, все торопился защититься. Наконец, защитился, а потом взял и помер в маршрутке, торопясь на работу… Кто-то откровенно залег в берлогу, кто-то едва сводит концы с концами благодаря нашей, в буквальном смысле слова, сногсшибательной пенсионной системе.
 

Отношение к детям, инвалидам и старикам - вечный барометр нравственного здоровья государства. Иногда звоню Анатолию Суркову, кадету двенадцатого выпуска, в самом начале пути тоже отказавшегося от военной карьеры. Как-то не верится, что в родном городе мы с ним остались "последними из могикан". Может кто-нибудь обретает из младших выпусков, но мы их не знаем, да и они нас, скорее всего, тоже. Анатолий завершил трудовую биографию заместителем начальника конструкторского отдела небольшого местного завода, его жена Нина - ведущим конструктором. Скромные, порядочные люди воспитали двух дочерей, работающих сегодня врачами. Чтобы как-то поддержать себя, дочерей и внуков, Анатолий подрабатывает сторожем на стройке, Нина - вахтером в колледже. Такова цена многолетнего труда рядового интеллигента нашей страны.

Сам я ушел на пенсию 1 января 2006 года, когда мне пошел шестьдесят девятый год. Немного не дотянул до полувекового трудового стажа. Слава богу, опроверг хоть один ярлык из той легендарной характеристики. Помните? "Склонен к лени"…. Шестнадцать лет, как мог, внедрял выводы и рекомендации социологических исследований в управленческие решения на многотысячном Таганрогском металлургическом. Так сказать, опосредованно защищал интересы работников. А последние одиннадцать лет, будучи помощником генерального директора завода, уже непосредственно участвовал в этом нелегком деле. Что ж, теперь при встрече со мной люди хоть не опускают глаза долу и не переходят на противоположную сторону дороги…

Как-то пробегая мимо письменного стола, за которым я прокорпел около двух месяцев, жена, мельком взглянула на мою писанину, меланхолически усомнилась в том, что она будет когда-нибудь востребована. А я вдруг вспомнил вопрос одной социологической анкеты "Что бы Вы хотели пожелать своим потомкам?", на который Владимир Высоцкий дал поразительно обезоруживающий ответ: "Чтобы помнили"…

В течение многих лет телепередача с одноименным названием стала для меня самой волнующей и любимой. И не только потому, что ее ведущий Леонид Филатов обладал редким талантом и удивительным обаянием. Необъяснимую ностальгию и особую грусть придавали ей то, что последние годы уже сам автор стоял на пороге небытия. С его кончиной умерла и телепрограмма, расколовшись на "Поиски утраченного", "Мой серебряный шар", "Как уходили кумиры", может еще что-то… Вроде бы о том, но уже по-другому.

Я тоже не хочу, чтобы могилы моих братьев - кадет все больше покрывались пеленой забвения. Я не хочу, чтобы души еще живущих разъедались нравственной плесенью или ржавчиной беспамятства. Я верю, что кто-то прочтет мои "Записки". Пусть по мне пройдется хоть изящный каблучок легкой иронии, хоть пудовый сапог беспощадной литературной критики. Я не боюсь этого. Я боюсь одного - о нас забудут навсегда. А ведь мы - были!!!

13 сентября 2007 года, г. Таганрог
 

Назад