Начало войны застало меня в летнем лагере Второго Ленинградского артиллерийского училища, куда была отправлена и Восьмая артспецшкола, 9-й класс которой я только что окончил. Накануне воскресенья 22 июня был чудесный солнечный день, отличное настроение, ожидание встречи с очаровательной девушкой, работавшей в библиотеке. А утром прозвучал сигнал тревоги…

С первых же дней мы начали атаковать своё начальство, требуя отправки на фронт. Наши аргументы: мы взрослые (15—16 лет), здоровые, умеем стрелять из стрелкового оружия, из артиллерийских орудий, а при необходимости могли бы командовать артиллерийским взводом и даже батареей! И самое главное – со всем пылом наших юных сердец мы говорили о том, как горячо любим свой Ленинград, что готовы умереть за Родину.

Видимо, начальство испугалось наших угроз коллективно сбежать на фронт – и 3 июля мы оказались в части народного ополчения, которая формировалась в помещении бывшего Института народов Севера около Александро-Невской лавры. В этот день я получил одновременно винтовку и комсомольский билет.

После небольшой подготовки - а мы не только сами учились, но и учили военному делу старших товарищей по ополчению - нас отправили под Гатчину, в район деревни Лукаши. Ребята разошлись по дотам построенного там укрепрайона, многим из нас присвоили звания младших командиров. С удовольствием мы нацепили в петлицы красные треугольнички и стали готовиться к развитию событий. Правда, война шла где-то далеко, мы были убеждены, что она скоро кончится, а нас обязательно наградят!

В выходные дни к нам на фронт приезжали родители с сумками, полными вкусных вещей, и девушки. Ссылаясь на военную ситуацию, мы старались отправить скорее домой мам, но по той же причине пытались подольше задержать девушек. В деревню Лукаши ходили на танцы, заглядывали и на молочную ферму, где милые девушки-ингермандландки Герта и Катя угощали нас вкусными сливками и не менее вкусными поцелуями. Мы весьма удивились, когда позднее политработники нам разъяснили, что эти девушки были шпионками, что они якобы хотели нас отравить, и, если бы не сбежали, то непременно были бы расстреляны… Нам как-то не верилось, что поцелуями можно отравить. До сих пор мы тепло вспоминаем тех девушек и надеемся, что они спаслись.

Война к нам пришла сначала в виде чёрных фашистских самолётов, пытавшихся прорваться к Ленинграду. Наши кургузые истребители прямо над нами отчаянно бросались на врага – стреляли, таранили, героически погибали. Как мы завидовали им, первым героям войны!

К этому времени я уже назывался начальником радиостанции (звучит громко, но моя рация боевой связи - РБС представляла собой небольшой, однако довольно увесистый аппарат, висевший на боку. Передо мной стояла задача информировать командование артиллерийско-пулемётного батальона о воздушных боях под Гатчиной).

...Как-то неожиданно пришли сообщения о боях под Лугой, в которых участвовали наши старшие друзья по лужскому военному лагерю - курсанты 2-го ЛАУ, а затем война подошла и к нам - под Гатчиной появились фашистские танки.

Ранения, плен, смерть наших мальчишек воспринимались крайне тяжело, но страха не было, хотелось мстить! Очень больно было видеть, как на наших глазах погиб командир роты — простой

питерский рабочий, строгий, но добрый к ребятишкам, оказавшимся под его командованием. Когда фашисты окружили дот, где были спецшкольники - мои одноклассники, мы услышали по телефону их слова: «Умираем, но не сдаемся!» Вскоре раздался глухой звук взрыва, и мы поняли, что ребята взорвали себя вместе с окружившими их фашистами. На всю жизнь запомнился этот взрыв!

Из другого дота принесли моего раненого брата Бориса - тоже спецшкольника. Первое, что он попросил у меня, дать зеркало, чтобы посмотреть, не сильно ли обожжено лицо, за которым он всегда тщательно ухаживал. К сожалению, позднее Боря погиб во время эвакуации из блокадного Ленинграда.

На моих глазах был тяжело ранен один из лучших моих друзей-одноклассников Николай Милаш (в дальнейшем он стал известным журналистом, был заместителем редактора "Вечернего Ленинграда", война сказалась на его здоровье и привела к безвременной смерти).

Трудно сейчас сказать, сколько фашистских танков подбили из своих 45-миллиметровых пушек наши мальчишки, сколько уничтожили врагов… Я то и дело сообщал об этом через свою РБС на командный пункт батальона. Но пленные немцы не верили, что стреляли дети! Даже если на орудие, на дот шли несколько вражеских танков, ребята продолжали стрелять, подбивая танки - один за одним. Видимо, в этом возрасте плохо ощущаешь реальную опасность и не веришь в смерть.

Помню, какой стыд испытывал за то, что не стреляю из пушек по танкам, а стою на горке около командного пункта роты и работаю на рации. Это прошло, когда командир батальона Алферов сказал мне, что многие радисты убиты и моя рация обеспечивает связь и даёт важную информацию о боевых действиях. «Радист молодец, - добавил он. - Будет награда!». Правда, скоро его командный пункт в деревне Бугры был взят противником, и связь прекратилась.

У командного пункта роты осталась небольшая группа ребят, некоторые были ранены. Фашистские танки и пехота двигались на нас. А мы ждали приказа и не отходили.

Наконец он поступил. Впрочем, это был не приказ, а сердитая ругань какого-то начальника, отступающего вместе с бойцами под натиском противника и случайно оказавшегося возле нас. «Вы что, малолетние идиоты, с ума сошли?.. Приказываю уходить немедленно!»

Если бы он нормально сказал так, то, вероятно, возникло бы сомнение в его полномочиях. Но его мат и грубая забота сделали своё - забросав гранатами наш командный пункт, мы надели на себя увесистые рюкзаки, винтовки (я взял еще две рации РБС) и - нет, чтобы двигаться по траншее или ползти по опасному участку! - выскочили наверх и побежали к ближайшему лесу....

Удивительно закончился для нас этот первый фронтовой эпизод. На перекрестке каких-то дорог мы остановились, я достал компас, планшет с картой и стал определять наше местоположение. Наверное, у меня в командирской шинели с тремя треугольничками в петлицах был серьезный вид. Невесть откуда подошедший старшина вдруг попросил помочь вывести к Пулкову обоз с примкнувшими к нему подразделениями. Я, конечно, согласился, был усажен в военную двуколку - и через несколько минут мы примчались в одну деревню на пути к Павловску. Наступала ночь, старшина привел меня в крестьянскую избу, накрыл стол закусками с выпивкой (не мог же я сказать ему, что не пью и не курю!), а сам отправился за строевой запиской.

Вернувшись, он доложил: «Товарищ, командир, сборные подразделения находятся на отдыхе, охрана выставлена, примите строевую записку!» Я взглянул на эту записку и похолодел: в ней было перечислено такое количество людей, машин, лошадей, орудий и даже танков, что я совершенно по-детски испугался. Но мой страх длился недолго. В избу вошёл бравый майор и спросил: «Кто командир?» Старшина указал на меня. «Ты?» - удивился майор. Я что-то промямлил в ответ и с радостью передал майору командование вместе со строевой запиской.

Рано утром мы двинулись дальше, я шел, держась за санитарную двуколку... На неё меня и положили, когда в Павловском парке разорвался снаряд и я потерял сознание.

Короткое лечение в медсанбате – снова фронт, бои под Пулковом, эвакуация «малолетних», учёба в артиллерийском училище, длительное лечение после тяжёлой контузии, инвалидность…

Часто спрашиваю себя, что же помогло мне остаться живым? Вспоминаю обстрел из фашистских миномётов, когда я работал со своей рацией под трансформаторной будкой в Пулкове. По всем правилам войны я должен был погибнуть… Мама зашила мне в гимнастерку «Псалом-90», который я всё время повторял. Я убежден, что горячая вера в Бога спасала меня не раз, придавала силы (а комсомольский билет в то время, когда сам Сталин обращался за поддержкой к православной церкви, не мешал молиться).

Что осталось от тех дней? Память о мальчишках-однополчанах и жгучая ненависть к войне.

1995 год  

Если Вас привлёк данный рассказ и  заинтересовала личность его автора, могу добавить, что Владимир СОКОЛОВ-ХИТРОВО после 8-й Ленинградской  продолжил обучение в 4-й Московской артиллерийской специальной школе (город Бийск), досрочно её окончил и был направлен во 2-е Томское артиллерийское училище. В связи с реорганизацией военных училищ в 1943 году Владимира перевели в 1-е Ростовское артиллерийское училище, которое он окончил 1 сентября 1944 года, получив звание младшего лейтенанта. Далее служил кадровым офицером Советской Армии. Заочно окончил исторический факультет ЛГУ. После увольнения из армии продолжил трудовую деятельность преимущественно на педагогическом поприще (учителем истории и географии). Подполковник в отставке. Инвалид Великой Отечественной войны,  главный редактор газет  "Петербургское кадетство" и "Петербургский разговор", профессор академии национальной безопасности, обороны и правопорядка,  почётный член Русского географического общества (РГО), кавалер Золотой медали РГО "За заслуги", заместитель председателя комиссии географии Америки, президент Русского центра немецкой культуры при РГО, член правления Всемирного клуба петербуржцев, Внешнеполитической ассоциации России, творческого Союза концертных деятелей России, заместитель председателя совета и учредитель благотворительного фонда Санкт-Петербургского СВУ и прочая, и прочая...

19 мая 2009 года Владимиру исполнилось 85 лет. В этот же день он отметил 70-летие своей общественной, военной, политической, научной, педагогической, военной, журналисткой, организационно-концертной и лекторской деятельности.